На пути Орды - страница 48
Михалыч остановился, переводя дыхание.
– Прямо и откровенно! Честная речь! – смахнул скупую слезу Филин, успевший уже во время монолога полковника несколько раз хлебнуть из заварочного чайничка, стоящего перед ним на верстаке. – Славная речь!
* * *
Алексей молчал, оцепенев.
Психика, эмоциональный аппарат едва дышали где-то внутри у него, притушенные. То, что говорил Михалыч, было похоже и на правду и на сказку одновременно.
В его приказе Филину сделать памятник отцу было нечто обнадеживающее: погибший требует, в первую очередь, погребения; памятник появляется на свет уже гораздо позже. Но памятники живым не делают, – кощунство и очень дурная примета.
Алексей сразу, после первых же слов Михалыча, почти перестал его слушать, впал как бы в забытье: все слышал, все понимал, но ощущал себя отстраненно, в третьем лице.
Он лихорадочно соображал. Надо было как-то выкрутиться, объяснить происшедшее лучшим образом, доказать самому себе, что отец жив. Тогда все так и будет, ведь каждому дается по вере его.
Если отец жив, но пропал без вести, то зачем полковник Боков заказал памятник? Да так просто, чтобы что-то предпринять. Ну, как же! Как в старом анекдоте: «Чего сидим? Трясти надо!»
Была и вторая причина – защитная реакция. Упадет сверху на голову комиссия высокая, первый же вопрос: «Что вы предприняли по горячим следам события?» Быстрый, четкий, бодрый ответ: «Приказал сделать памятник!» Ну, сразу видно – дурачок этот полковник. Какой с него спрос? Улыбнутся, потом процитируют сей идиотский ответ раз пятнадцать в разных компаниях и при разных обстоятельствах. Прослывешь дурачком – да, но большая неприятность пройдет стороной. Напишут несоответствие, и только-то. Под трибунал сунут других. Как говорит отец: «Дураков в больнице лечат, а умных об забор калечат»… Естественно, Михалыч предпочитал больницу.
Алексей понял главное. А главное состояло в том, что Михалыч сам не очень понимает суть происшедшего, но не хочет в этом признаться. Расспрашивать его бесполезно: он просто родит новую волну чуши. И только. Надо узнавать по своим каналам, стороной.
Однако ясно, что отец не погиб. Смерть кого-то из своих в полку чувствовали очень многие офицерские жены, – непонятный, необъяснимой наукой, но четко выраженный эффект. Еще, бывало, не успевала с горячей точки прийти скорбная радиограмма, а двор перед ДОСом, домом офицерского состава, темнел, словно накрывался вуалью, душой чувствуя уже нависший над кем-то груз-200… Разговоры становились тише и сдержаннее, дети в песочнице начинали играть как-то сосредоточенно, мужики принимались здороваться несколько раз на дню, словно забыв к вечеру, что утром уже виделись. Никто не включал громогласно музыку, резко падал интерес к трансляциям футбольно-хоккейных матчей и КВНу…
Ничего этого сейчас не было. И это был, хоть и совершенно иррациональный, но очень серьезный, верный показатель.
– Придешь ужинать-то? – услышал он вдруг, включившись.
– А что у вас на ужин?
– Борщ! – гордо сообщил Михалыч.
– Нет, спасибо. Я суп на ночь не ем.
– Правильно! – одобрил Михалыч. – Так держать!
Что он этим хотел сказать, он и сам бы не ответил, но чувство законченного на оптимистичной ноте разговора грело полковничью душу.
* * *
– Дай глянуть, – попросил Жбан, указывая на Колин пистолет.
– На, – Аверьянов протянул пистолет, – рукоятью вперед.
– Так?
– Ага.
– Можно?
– Нажимай.
– И ничего? – растерялся Жбан.
– Да не заряжен. Без патронов. Смотри. Как лук без стрел.
– Понятно. …А заряди? На пробу?
Коля отрицательно мотнул головой…
– Нет больше «стрел»? То есть патронов? – догадался Жбан.
– Есть. Но… Беречь надо.
– Согласен. Жалко.
– У них большая банда?
– Татары-то? Как саранчи.
– Чего – под сотню? Больше?… Дюжина дюжин?
– Какой там! …Море! Окиян. Их там без счета.
* * *
В бездонном небе тихо плывут облака.
Вид из Берестихи открывается на многие версты. Куда ни глянь вдаль – сколь хватает глаз, во все стороны – синие зазубренные ленты: далекие, неподвижные леса.
Обессиленные пережитым жители и защитники Берестихи не спеша стекались на «площадь» – затоптанную пыльную площадку перед «княжескими палатами» – просторной, по сути, избой, с высоким крыльцом, красиво украшенной резьбой…
Бог знает откуда на свет божий стали выползать и ребятишки…
– Люди! – сказал Афанасич сверху, поднявшись на крыльцо княжеских хором. – Поблагодарим князя иноземного, спасителя животов наших!
Все молча земно поклонились.
– Дай Бог тебе!
– Такой колдун большая редкость…
– В летах столь юных!
– Сердце доброе: главного убил!…
– Молоньей с громом!
– Только шапка отлетела!
– Дай тебе Бог к старости летать выучиться!
– Будешь к нам прилетать…
– Спасибо тебе!
– Кланяемся низко!
Коля, растроганный, только кивал головой…
– Люди! – обратился тем временем Афанасич к народу. – Нам надо уходить отсюда.
– Сегодня же! – согласились берестихинцы.
– Скарб собирайте. Уйдем в ночь, на закате. В медвежье урочище в темноте Жбан с Шилом проведут, а рассветет, уйдем подале, в рютинские топи. Я знаю куда. – Афанасич повернулся к Коле. – А ты, князь, – с нами?
– Нет. Я не могу уйти.
– Здесь погибнешь!
– Не факт, – качнул головой Коля. – Я не могу далеко отходить от контейнера. То есть того, на чем я сюда прилетел.
– А на чем ты сюда прилетел?
– Штука такая, как изба… У прудика стоит. В лесу.
– У Матрехинского пруда, – уточнила Олена.
