Прививка совести - страница 28
Мы это дело разом увидали —
Как роты две поднялись из земли
И рукава по локоть закатали,
И к нам, с Виталий Палычем, пошли.
А солнце жарит, чтоб оно пропало,
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».
И тихо в мире, только временами
Травиночка в прицеле задрожит.
Кусочек леса редкого за нами,
А дальше — поле, Родина лежит.
И солнце жарит — чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».
Окопчик наш — последняя квартира,
Другой не будет, видно, нам дано.
И серые проклятые мундиры
Подходят, как в замедленном кино.
И солнце жарит — чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я кричу: «Давай, Виталий Палыч,
Давай на всю катушку, дорогой!»
Нахватался военной романтики по разным клубам. Кто там боевой подготовкой на лоне природы занимается… Кто солдат Великой Отечественной хоронит… Кто, под шумок, оружие и боеприпасы ищет… Боюсь, что первоначальный эффект от весьма хорошей песни не воевавшего автора сразу пропадет, стоит не служившему исполнителю раскрыть рот, высказать что-то своё. Очень специфический вокруг контингент… Суровый. Зато герои песни, с этой компанией, общий язык бы нашли моментально. Они тоже — жили, а не притворялись. И умирали… Двое бегом тащат к порталу носилки. На них тело с бледным, заострившимся лицом. Очередные партизаны раскладывают-надувают похожие скамейки и преспокойно рассаживаются в кружок. Они тут — почти у себя дома. На оккупированной территории СССР, временно лишенной законной власти… с деморализованным населением. Для них такая жизнь — привычная норма. Для нас — уже элемент фольклора. Как в анекдоте, про последнюю стадию «толкиенутости»: «Ненавижу толкиенистов — они в нас играют. Ненавижу цивилов — они в нас не верят!». Это психологическая защита от лжи? Кто-то машет Вике рукой. Одну минуту, я быстро! Да хоть час… Куда теперь отсюда деться? Буду, хе… вживаться… Долетают обрывки разговоров прибывших. Молодые, насквозь мокрые, вымазанные в тине… всё ещё распаленные азартом борьбы, обсуждают. Местный студенческий треп. Но, если вслушаться… Ух, это стоит послушать!
А у него святой обет! И он третий сын герцога Эдинбургского, что в четырех поколениях, клянутся на семейной Библии, воде и огне, при первой возможности его выполнить. Оттого, наш Эдик, шпагу свою не снимал. Оттого, влетел в избушку первым, размахивая этим вертелом. Оттого и получил вполне заслуженно пулю в живот… Но, вы же таки знаете нашего Эдю! Из любого дела раздует немыслимых размеров понты! На местных «Хоббитских Игрищах», в качестве светлого эльфа, ему бы цены не было! У чуда перитонит, его спешно готовят к эвакуации, а он как ни в чем не бывало, осведомляется — всё ли у девушки в порядке? Умирающий рыцарь, блин… И ему, с дуру, говорят, что не всё, что участковый зажал, где в доме схоронка. А пытать его вроде как некультурно, да и времени, нет совсем… Девчонка уже согласна отправляться и так, без ничего, и в чем была. Но нет, вожжа под хвост попала. Я командир группы, я приказываю! Ну, есть…
Кладем на носилки, несем в дом. Там, на табуретке, сидит уже скрученный оперуполномоченный, дядя Федя. Морда у него — поперек себя шире… и учит нас разным нехорошим словам. Типа мы, сосунки, хоть и нежить поганая, но настоящей жизни не видели. А у Эдика, раз уж он жив остался — другая забота. Железно оправдать дырку в тушке, что бы за ляп итоговый балл не снизили. Якобы, так было задумано с начала. Для пущего вдохновения… Я этот спектакль писал на флешку, своими словами не перескажу. Разве что, совсем кратенько… Опер Федя, интересуется — А почто упыренок ещё не подох? Эдуард, с ложа скорби, разъясняет, что в этом суетном мире его задерживают дела… Надо бы уточнить место нахождения нескольких дорогих известной всем юной особе предметов. Идет семиэтажное объяснение дяди Феди, что, покуда он жив — вот вам крест, побрякушки бомжихи Машки никто не увидит…И? Эдик вручает мне теннисный мячик (заранее припас, как знал!), дабы закупорить сосуд мерзкого сквернословия. Это мы легко… нос зажать, а что бы рот раскрыл шире — в нервный узел пальцем. Выплюнуть уже никак, тяни воздух через хобот и внимай. Дальше он вещает сам… Что сожалеет о недостойном поведении некоторых дорвавшихся до власти мужланов… О том, что фамильные драгоценности наследной баронессы Хантли (во как!), она же в девичестве — Векшиной Марии Романовны — не пустая мелочь, а символ, ради которого не жаль и жизни потратить… И разъясняет, как именно он сам завещает соратникам потратить жизнь оппонента, буде только того доставят в подвал его фамильного замка. А надо помнить, что уже два века, в рамках программы гармоничного образования, всех отпрысков герцога, мужского пола, с 5 лет, напрягают, для укрепления духа, прислуживать палачу в том самом пыточном подвале. То есть, предмет разговора им известен досконально. В силу фамильной, так сказать, традиции… Могут сами поучить жизни кого угодно. Благо, риторику постигали… да и свой язык подвешен будьте-нате… Э, что там говорить, помните, как Эдик экзамен по литературе сдавал? Вот!
Эдину пузу, надо думать, хужеет и хужеет, но виду не подает. Просто излагает, кратко и убедительно. Поэма белыми стихами! Хоть сейчас, до единого слова, вставляй в методичку, по допросу первой степени… Не-а, «Красная книга» — это методичка по Доп-2, там наглядная демонстрацией приемов и возможностей. А Доп-1 — чисто белая. У вас в одном томе? Извиняюсь… Короче, звучало мощно! Уже через минуту — клиент проникся, за четыре минуты — обмочился, на восьмой — начал седеть, ещё через три — его на дрожащих ногах вывели во двор, где он, трясущейся рукой, показал на кирпич в цоколе. Мы бы и не додумались. Всё там нашлось, в целости-сохранности. И обручальное кольцо, и мамины сережки, и дедушкины часы-луковица. Маша опознала. Много ещё чего там было, но это уже не наше дело. Награбленное, даже трогать западло…
