Я — истребитель - страница 104
— Товарищ гене… Павел Федорович, разрешите мне задержаться в Москве на несколько дней.
— Что? Почему? — нахмурившись, спросил он.
Я постарался объяснить что хочу.
— Товарищ генера…. Павел Федеорович, вы наверное знает что я пишу песни, — и после кивка, продолжил, — вот я и хочу зарегистрироваться в авторстве, а то более пятидесяти моих песен уже расползлось по воинским частям.
— Слышал, как же. Мой ординарец, очень хорошо поет. Мне про истребителя понравилось, — чуть зажмурив от удовольствия глаза, сказал генерал.
— А ты думал тебя награждать будут? — с хитринкой спросил Жигарев.
Я молча кивнул, что тут было сказать.
— Интересовался я на эту тему. Они хотят тебе сразу две звезды вручить. Одновременно. Вот только не знают что с награждением за сбитого Гейдриха делать. Вроде как третья звезда, так на две уже представлен. Парадокс.
— Товарищ генер… Павел Федорович, а что если… — сделал я паузу, генерал попался на удочку и спросил с легкой улыбкой:
— Что?
— Сирота я, Павел Федорович, может квартиру в Москве? Чем не награда?
Просьба была наглая, я даже сказал бы сверх наглая, но нужно думать о будущем, тем более я коренной москвич, и другого места жительства не хотел. В общем, воспользовался ситуацией.
Несколько секунд Жигарев с интересом наблюдал за мной.
— А что? Я сообщу нужным товарищам, пусть думают. Молодец лейтенант, ловко ты меня под этот разговор подвел, ловко. Да не красней ты так, молодец одним словом, — хмыкнув, сказал генерал.
— Хорошо. Даю тебе пять дней отпуску. Делай свои дела. А сейчас спой нам что-нибудь такое… Чтобы до нутра пробирало. Я знаю, у тебя такие есть, — велел генерал.
— Марков, инструмент, — крикнул наружу один из полковников.
В избу внесли гитару и дали ее мне. Сделав перебор, я проверил звучание. Настраивал ее мастер, фальши я не услышал, после чего на миг замерев, сказал:
— Эту песню я написал за три дня, она обо мне… Нет, она о всех летчиках кто болеет за небо, — поправился я, и стал перебирать струны, все наращивая темп.
Я — летчик!
Красивая форма, рант голубой
И даже завидует кто-то порой.
Я — летчик!
И гул от винта мой любимый лучший звук,
А мой самолет — это мой верный друг!
Я — летчик!
Мне хочется в небе бездонном летать,
За это готов я полжизни отдать!
Я — летчик!
Не черту, а небу я душу продал,
Мне кажется я от рожденья летал.
Я — летчик!
Я так это небо безумно люблю,
И мне без него не прожить даже хмурый денечек.
Покойного Нестерова выгну петлю, сверну от души,
Там вираж, бочка, горка…
Я — летчик!
Пускай перегрузка придавит — стерплю,
Но небо родное предать я вовек не посмею!
И землю я тоже, конечно, люблю,
Но только когда не по ней, а над нею!
Я — летчик!
Темнеет в глазах на крутом вираже
И давит на сердце мне несколько «g»…
Я — летчик!
Комбез весь в поту, можно просто отжать.
И кто вам сказал, что несложно летать?
Я — летчик!
Под крыльями смерть в оправе стальной,
Она поднимается в небо со мной.
Я — летчик!
И чтобы земля вновь не стала гореть —
Снова и снова я должен лететь.
Я — летчик!
По нити глиссады иду я домой,
А хочется жить где-то здесь, над землей.
Я — летчик!
Жены у меня пока просто нет,
Землянка — мой дом, самолет — кабинет.
Я — летчик!
И снится мне каждую ночь напролет,
Что топливо есть и поднялся на лет.
Я — летчик!
К земле меня часто хотят привязать,
Но летчик обязан, он должен летать.
Я — летчик!
Эту песню я пел раза три-четыре. Немного, но голос успел поставить, где грустный, где убеждающий. Судя по тому, как меня слушали, они прониклись. Пел я минут пять, пропев ее дважды.
— М-да… Кхм. Удивил лейтенант. Я думал, что ты уже не сможешь… а ты смог. Удивил. Много репетировал?
— Только мысленно. Вы первые кто ее услышали, — честно ответил я, плашмя положив гитару на колени, и тихонько перебирая струны.
— Кузнецов, что скажешь, пойдет? — спросил генерал у сидящего комиссара, который устроился на подоконнике и пускал наружу папиросный дым. Он кстати не один такой был, с разрешения Жигунова многие курили прямо в избе.
— Хорошая песня. Но в эфир ее нельзя, цензура не пропустит, а на пластинках пойдет на ура, — ответил он, выпустив очередное колечко дыма.
— Жаль, — искренне сказал генерал.
Насколько я понял их разговор, генерал хотел чтобы я спел ее в радио эфире, комиссар же возразил, не пройдет. «Я ЛаГГ — истребитель» они тоже забраковали. Нельзя петь про погибшего летчика. Позитива нет. После некоторых размышлений, показав, что мой репертуар они знают неплохо, решили остановиться на: «Первым делом самолеты, ну а девушки потом». Конечно это их мнение, но решать будут в Москве.
Через полчаса мы с Никифоровым, которого отправили вместе со мной, и еще пятью пассажирами транспортного Дугласа, на закате вылетели в Москву.
— Подлетаем, — услышал я вопль в ухо от сидящего на жесткой лавке соседа. Военинтенданта, с толстым портфелем, в крепко зажатой руке.
«— Заснул все-таки!» — подумал я, и потянулся.
Посмотрев в иллюминатор, я не увидел ничего, все окутывала ночь. Время прилета, по моим прикидкам, было около часа ночи. В салоне царила такая же темень, так что возможности посмотреть на часы, проверить угадал ли я, не было.
Постоянна накатывала невесомость, из-за которой страдал тот полковник, я не видел, но слышать слышал. Хорошо, что кто-то из экипажа догадался дать ему ведро, а не то пришлось бы отмывать салон.
