Руна смерти - страница 161
Он открыл глаза и увидел книги. Они плотными рядами разместились на полках, занимая все свободные участки стен. Его книги. Он повернул голову. У задернутого зеленой шторой окна стоял телевизор. Это была одна из трех комнат его квартиры. Но почему он смотрел вокруг с таким удивлением?
Антон сел, догадываясь, что находится под впечатлением только что увиденного сна. Но это был не простой сон. Никогда ранее он не просыпался в таком оцепенении. Он находился под властью чего-то огромного и всеобъемлющего. Оно ускользало. За него нельзя было ухватиться мыслью и извлечь из тех темных и загадочных закоулков памяти, в которых рождались и умирали сны. Он понимал, что если не сможет этого сделать теперь же, немедленно, то уже через несколько минут это станет и вовсе невозможным.
Антон встал и, подойдя к окну, отдернул штору. Прямо перед ним колыхалась большая тополиная ветвь с мокрой тяжелой листвой последних дней сибирского лета. Шел дождь. Как давно он не видел мокрых зеленых листьев за окном! Он прошел в другую комнату и глянул в зеркало трюмо. Совершенно незнакомый человек с его чертами лица смотрел на него с той стороны. Антон вздрогнул и провел ладонью по щекам. Что же его так поразило? Взгляд? Да, это были глаза незнакомца.
Вздор, чушь! Он вернулся назад и сел на диван. Что же ему всё-таки приснилось такое, что вот уже десять минут подавляет своим скрытым значением его волю? Он знал, что сновидения, которые видит человек, длятся очень недолго, но события в них развиваются с такой стремительностью, что за несколько минут можно прожить в этом эфемерном мире несколько дней или месяцев.
Однажды он читал, как один иностранец был разбужен ночью стуком упавшей в шкафу вешалки. Но перед тем как проснуться, он увидел огромный по своей содержательности сон и хорошо его запомнил.
Будто бы жил он во Франции восемнадцатого века времен Великой революции. Прошел через все ее стадии от начала и почти до самого конца. Видел штурм Бастилии и казнь Людовиков. Участвовал в заседаниях парализованного страхом Конвента и встречался глазами с ядовитым взглядом Робеспьера. Спорил с Сен-Жюстом о революционном терроре и, ожидая новых кровавых решений Комитета Общественного Спасения, не ночевал дважды в одном месте. И вот его самого уже везут на Гревскую площадь. Вокруг жаждущая крови чернь, а какой-то человек, находящийся вместе с ним в скрипучей телеге, гневно кричит в толпу: «Это не Дантону сейчас отрубят голову, сейчас обезглавят саму Французскую революцию!» Они всходят на эшафот. В корзину падает голова кричавшего — великий Дантон мертв. Следом летят головы Демулена и Лакруа. Вот палачи протягивают руки и к нему. Его привязывают ремнями к забрызганной кровью доске и швыряют под падающий со свистом нож гильотины. Удар!.. и он просыпается оттого, что в шкафу сорвалась вешалка!
Антон проходит в третью комнату к столу, где стоит компьютер. Ему на глаза попадается пластиковая карточка. Он читает пароль: «murwik». Опять какие-то воспоминания, и снова всё ускользает. Ускользает навсегда. Закрыв глаза, он тщится в последнем порыве зацепиться за обрывок, хоть за что-нибудь, что еще можно спасти от черноты забвения и хотя бы понять смысл пережитого. Но всё напрасно. Больше не стоит и пытаться.
Вечером, выйдя на балкон покурить, он вздрагивает, увидав сотни ярко освещенных окон. Его испуганный взгляд устремляется вверх к темному небу в ожидании… Но чего?
— Чертовщина какая то, — стряхивает он с себя оцепенение, — завтра уеду на дачу к своим…
Когда через несколько дней в школах начались занятия, он, войдя в учительскую, вдруг заговорил со своей коллегой, преподавателем немецкого языка, по-немецки.
— Где это вы, Антон Сергеич, так отшлифовали произношение? — спросила Анна Максимовна. — Небось, ездили в Германию летом?
— С нашей зарплатой да из нашей Тмутаракани и до Москвы-то если доедешь, так без штанов останешься, не то что до заграницы, — вмешался в разговор завуч Федорчук.
Сильный ветер гнал по ночному небу низкие черные тучи. Высокие кроны деревьев с молодой листвой гнулись и шумели над аллеей, ведущей от здания спортивной гимназии к часовой башне Красного замка. Лил сильный дождь. Но высокий худой человек, шедший по гаревой дорожке в сторону башни, не обращал на него внимания. Потоки воды стекали с козырька его фуражки, украшенного по краю золотой гирляндой дубовых листьев, полагавшихся старшему морскому офицеру, Он был погружен в свои мысли о родителях, родине, будущем своих четверых детей, своих подчиненных, веривших в эти последние дни только ему одному. Нереальность происходящего не могла длиться вечно. Германия капитулировала и полностью оккупирована врагами. Фюрер мертв уже ровно две недели. Все, вплоть до последнего полицейского, сложили оружие, а он продолжает ходить на заседания немецкого правительства, командовать своей школой, самой знаменитой военно-морской школой в уже не существующей стране, и его курсанты несут охрану окружающей территории с оружием в руках. По лесам и оврагам рыщут какие-то тени. То тут, то там находят трупы погибших уже после войны людей. Они часто раздеты, при них нет документов, и даже их лица порой обезображены так, что невозможно установить, кто они.
Думая обо всем этом, капитан-цурзее вдруг слышит окрик. Он останавливается и прислушивается. Ветер разрывает звук и разбрасывает его обрывки по сторонам. Часть их, кажется, уносится вверх к тучам, несущимся на Германию с Балтики. Он снова идет вперед и опять что-то слышит, кажется справа. Наконец ему становится ясно, что это окрик часового, вероятно, совсем еще неопытного курсанта. Он кого-то заметил и, наверное, спрашивает пароль. Какой сегодня пароль? Ах да, «Коронель». В честь знаменитой битвы при мысе Коронель. Он изучал ее, будучи сам кадетом этой школы. Но все прошлые победы навсегда перечеркнуты одним поражением. И это не поражение армии и флота. Это — катастрофа духа. Смерть народной воли к сопротивлению.
