i 55852782446a6f06 - страница 80

   - А силовые методы - это какие? - полюбопытствовал фельдшер.

   - Тоже свойство защиты, наложенной на комнату, - спокойно пояснил следователь. - Когда кто-то пересекает вот эту черту на полу, красную, то заключённый насильно этой самой защитой водружается в кресло. В это время она управляет его телом, что чревато всевозможными травмами от растяжений до переломов и повреждения внутренних органов. Просто под параметры каждого конкретного человека подобные управляющие контуры надо отдельно подстраивать, а кому здесь надо занимать ценного специалиста подобными мелочами? Приличные люди тут не сидят, а тех, что сидят, жалеть некому, - он безразлично пожал плечами. На последнее заявление добродушный Исавий укоризненно покачал головой, но от комментариев благополучно воздержался.

   Тем временем обитатель камеры решил послушаться следователя. Он завозился на койке, и принялся неловко спускаться. Следователь не торопил, наблюдая за естественным ходом событий. Впрочем, вряд ли у заключённого получилось бы проделывать эти операции быстрее: у него по самое плечо отсутствовала правая рука, да и на правую ногу он явно избегал наступать. Кряхтя и покашливая, он спустился и доковылял до кресла, на которое с трудом опустился, опираясь на руку, и я сумел, наконец, разглядеть его.

   - Вам, наверное, трудно его узнать, - спокойно обратился ко мне Садурский.

   - Нет, отчего же, - я пожал плечами, пристально разглядывая лицо заключённого. Тот отвечал мне угрюмым, тяжёлым взглядом.

   Не знаю уж, я это постарался, или прибывшая подмога, но пострадал Домлев очень сильно. Он лишился руки, глаза, да и вся правая половина лица была покрыта шрамами. Его действительно довольно трудно было бы узнать теперь. И даже, скорее, не из-за увечий, а из-за гадкого выражения крысиной злобы, искажавшего лицо куда сильнее шрамов.

   - Итак, приступим. Товарищ гвардии обермастер Илан Олеевич Стахов, знаком ли вам заключённый?

   - Да, - кивнул я, разглядывая через мерцающую стену бандитского атамана и тщетно пытаясь найти в его чертах черты своего покойного сослуживца. - Это гвардии капитан Косарь Селемирович Домлев, числящийся среди погибших при обороне Приасска 17 ноября 1909 года.

   - Заключённый, подтверждаете ли вы это? - Садурский вопросительно посмотрел на Домлева.

   - Жив всё-таки, сука, - процедил сквозь зубы, с ненавистью глядя на меня, капитан. - Чуть-чуть я тебя не достал, на пару секунд не успел, [цензура] такую прищучить, - он скрипнул зубами и тяжело, надрывно закашлялся.

   - Подтверждает, - мрачно хмыкнул себе под нос фельдшер, глядевший на заключённого со смесью гадливости, брезгливой жалости и разочарования. Видимо, он ожидал от грозного атамана чего-то большего.

   - Где вы видели этого человека последний раз? - деловым тоном обратился ко мне заметно повеселевший следователь. Самая главная формальность была улажена, и он со спокойной душой мог уже передавать дело в суд, но всё-таки решил довести процедуру до логического конца. Я ответил на этот вопрос, на несколько следующих, подписал всё, что требовалось. В общем, вся эта очная ставка продлилась от силы минут десять.

   - Чернобор Савельич, можно мне с ним поговорить? - неожиданно даже для себя попросил я, когда все уже собрались на выход, и Исавий помог мне подняться на ноги. - Наедине.

   - Не вижу причин отказывать, - развёл руками следователь, впрочем, явно недоумевая. - Пойдёмте, Исавий. Если что, мы за дверью, - предупредил он, и оба вышли.

   Мы несколько секунд помолчали. Я всё никак не мог понять, зачем попросил этого разговора, и о чём вообще можно было разговаривать с этим человеком.

   Нас с детства учат, что все люди хорошие, просто некоторые запутываются в жизни, и отсюда получаются все беды. Не со зла, просто от неумения понять, что хорошо, а что - плохо. Я в неопровержимость этого утверждения верил, может, только в детстве. Может, действительно именно маленькие дети - все без исключения хорошие, а потом они растут, и своё дело делает окружение и воспитание.

   Нет, это всё не о том. Это процесс постепенный, а вот как могло получиться, что настоящий, хороший человек, офицер в лучшем смысле этого слова превратился в подобную падаль? Вдруг, разом, без каких-то внятных причин и переломов...

   Наверное, именно этот вопрос не давал мне покоя, и именно он стал причиной этой нашей последней встречи.

   - Как же ты в такое превратился, капитан? - наконец, нарушил я молчание.

   - Твоими стараниями, - захихикал он, и сразу же вновь закашлялся. - Руку ты мне сжёг, лёгкие сжёг, пол лица сжёг, без ноги чуть не оставил, [цензура].

   - Ты же был человеком, капитан. Настоящим, - я проигнорировал это высказывание, продолжая разглядывать изуродованное лицо. - Когда же ты в тварь такую превратиться успел? Домлев, ты же мне другом был, спину мне прикрывал, вместе в окопах мёрзли, вместе жизнью рисковали...

   - Другом? - он сплюнул под ноги, тяжело поднялся с кресла и подошёл вплотную к разделявшей нас почти невидимой стене. - Как же я тебя ненавижу, Стахов. Тебя, всех дураков, тебе подобных. Всю жизнь я вас ненавижу, слова ваши эти правильные, про смерть за родину, про героев и мучеников революции. Либо брехня, либо дураки, вроде тебя, что её за чистую монету принимают. Я сначала не верил, что вы правда такие есть, а потом как на тебя посмотрел... смешно сначала было. А потом... Бараны вы жертвенные, твари тупые. А я не хочу на закланье идти, я жить хочу вдосталь, в достатке, как князья жили, как родители мои жили, и я бы жил, если б не вы, такие вот правильные, [цензура] [цензура]! Из-за которых я всё детство в детдоме - впроголодь, в учебке - впроголодь, на службе - как батрак какой-то, с утра до ночи, на войне - в окопах этих грязных, среди солдат вшивых и вас, [цензура]! И я хорошо пожил в эти годы, пока вы там подыхали за своё светлое будущее и идеалы! Об одном жалею, что сдохну, а даже тебя с собой не прихвачу! - он ещё раз сплюнул под ноги и, кашляя, поплёлся в сторону нар. Я смотрел, как он вскарабкался по необструганной занозистой лестнице и завалился в койку, не глядя больше в мою сторону. Потом ещё несколько секунд я стоял в полной тишине, разглядывая руны на кресле и красную черту на полу. Молча развернулся и навалился на дверь плечом, открывая. Её тут же подхватили с обратной стороны, помогая мне выйти в коридор.