Жизнь одного химика. Том 2 - страница 193
В день от’езда, в понедельник 11 июня, я имел в 2 часа дня последнее заседание в НТО, которое было собрано Техническим Советом Химпромышленности. Председательствовал на заседании С. Д. Шеин, уже имевший тогда, как говорили, партийный билет в кармане, — что не помешало ему быть в скором времени арестованным. На повестку дня был поставлен вопрос об обессеривании нефти и ее дестилятов. Я высказал несколько мыслей, какие аппараты надо было поставить в лабораториях, чтобы приблизиться к разрешению этого нового в русской нефтяной промышленности вопроса. Дело в том, что месторождения нефти в Баку и в Грозном не содержат серы; только с открытием новых залежей нефти в Пермской губернии возник этот вопрос, так как добытая нефть содержала большие количества серы. Удивительное совпадение обстоятельств: первый, мой разговор через две-три недели в Берлине с нефтяным инженером из Америки касался именно этого важного вопроса об удалении серы из дестилятов американской нефти (Техасской и Калифорнийской), которая содержит значительное количество серы.
На другой день мы были уже на границе Советской России, на станции Негорелое. Наш багаж, помещенный в двух обыкновенных чемоданах, почти что не подвергся осмотру, потому что представитель ГПУ, латыш, знал меня хорошо по моим прежним путешествиям и сказал агенту таможни:
«У профессора, вероятно, ничего недозволенного нет, ставьте разрешение».
Я представил ему мою жену, и он пожелал нам хорошего путешествия и хорошенько отдохнуть; я прощался со всевидящим оком советской власти ГПУ в самом хорошем настроении и оставшиеся у меня червонцы в количестве 90 рублей сдал в кассу, так как не имел права вывозить их заграницу; я просил переслать их дочери, что и было сделано.
После двух часов пребывания в Негорелое мы были переданы в пограничную польскую станцию, Столбцы, где нас ожидал прекрасно сервированный завтрак и где мы почувствовали, что находимся в ином царстве, с другими порядками. Когда мы тронулись в путь, заняв очень хорошее купэ спального вагона, я обратился к жене с вопросом, как она себя чувствует в новой обстановке.
«Да, — ответила она, — то, что я увидела и услыхала здесь при переезде границы заставляет меня вспомнить наш старый режим; мне стало как то легче на душе после всех переживаний, которые пришлось испытать за последнее время, в особенности с этими хлопотами по поездке заграницу. Я как то не могу придти в себя и поверить, что я попала в другую страну, где люди живут и мыслят в совершенно других условиях, без боязни, что они могут быть арестованы без всякой провинности с их стороны. Во всяком случае я очень благодарна тебе, что ты выхлопотал мне разрешение поехать заграницу для лечения и немного отдохнуть в спокойной обстановке».
«Я был очень рад доставить тебе эти приятные переживания, и я тоже, как никогда, настроен особо радостно, и причина, вероятно, лежит в том, что ты со мной и что наши дети настолько устроены в своей карьере, что необходимость в нашей помощи им сводится почти к нулю. В душе моей — прибавил я, — есть какое то предчувствие, что быть может нам не суждено больше возвратиться обратно».
На это она ответила, что преждевременно поднимать этот вопрос, нам придется оставаться заграницей не малое время итогда будет видно, какие события будут иметь место в СССР. Случайно, в нашем поезде ехал один мой знакомый коммунист, командированный в Берлинское Торгпредство. Он познакомил меня с одним американцем, который приезжал в СССР, чтобы предложить способ их компании (его отец былво главе ее) для окраски судов особой краской, которая непозволяет морским ракушкам приставать к бокам судов при их стоянии в гаванях. Когда последний узнал мою фамилию, то он спросил меня, не собираюсь ли я поехать в Америку. Я сказал ему, что давно имею эту мечту и по всем вероятиям постараюсь в этот мой приезд выхлопотать разрешение на в’езд в Соединенные Штаты и даже сказал ему, что если их компания поможет мне в этом деле, то я буду очень признателен. Он записал мой адрес в Берлине и пообещал написать мне письмо и приглашение для деловых переговоров с их фирмой; он полагал, что это письмо поможет мне получить у американского консула временную визу в Америку. В разговоре он сказал мне, что такие люди, как я, очень нужны в Америке и что если я бы пожелал остаться там, то всегда мог бы найти хорошее место, и с великолепным жалованием в несколько десятков тысяч долларов. Мне все таки не очень верилось сладким речам моего собеседника, но его слова, как тонкий яд, проникали в душу. Он попросил снять с меня фотографию, на что я дал ему разрешение. Он выполнил свое обещание и прислал мне в Берлин письмо и приглашение, но обстоятельства так сложились, что мне не надо было ими воспользоваться; разрешение посетить Соед. Штаты я получил другим путем.
С приездом в Берлин, 13 июня 1930 года, начинается новый период моей жизни, — заграничный: небольшой частью в Германии, а главным образом в Соединенных Штатах. В следующем томе моих воспоминаний я собираюсь рассказать об этих годах моей жизни, которые прошли в условиях, резко отличающихся от прежних двух периодов ее.
КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА
ПРИЛОЖЕНИЕ:
РЕЧЬ В. Н. ИПАТЬЕВА НА ЧЕСТВОВАНИИ 35-ЛЕТИЯ ЕГО НАУЧНОЙ РАБОТЫ
(15 мая 1927 года).
Прежде всего, позвольте выразить мне сердечную и глубокую благодарность за те чувства уважения и доброго отношения, которые я встретил с вашей стороны в этот знаменательный для меня день. Конечно, эти минуты, эти переживания являются громадной наградой, не поддающейся оценке, за всю мою посильную деятельность в науке и технике и мною не забудутся никогда, вплоть до последних дней моей жизни.
