Жизнь Пушкина - страница 85

Пушкин приехал в Москву с намерением увидеть Наташу Гончарову, с которой он познакомился на балу танцмейстера Иогеля. Мысли о женитьбе его не оставляли. Граф Федор Толстой-Американец, когда-то его враг, а теперь приятель (друзья их помирили), был знаком с семейством Гончаровых и взял на себя роль свата. Итак, Пушкин стал частым посетителем дома Гончаровых, на Никитской улице, на углу Скарятинского переулка. Наташа Гончарова в домашней обстановке была не менее мила, чем в своем белом бальном платье, с золотым обручем в волосах, когда Пушкин увидел ее в первый раз. Правда, эта прелестная девица хотя и знала, что Пушкин знаменитый поэт, имела очень смутное представление об его поэзии, и, по-видимому, Пушкин не внушал ей никаких иных чувств, кроме уважения и разве еще известного интереса как к возможному освободителю от невыносимого семейного гнета. Истерическое самодурство ее матушки доходило до того, что она даже на каком-то балу чуть ли не ударила Наталью Николаевну, отчего та лишилась чувств. Что до отца, то он был уже невменяем и не раз угрожал ножом своей супруге. Немудрено, что барышня Гончарова рада была выйти замуж за кого угодно. Но бесприданница не внушала никому желания делать предложение, тем более что всех пугали ее сумасшедшие родители. Немудрено, что Наташа обрадовалась даже такому неинтересному жениху, как Александр Сергеевич Пушкин, небогатому, некрасивому и даже находящемуся в опале у правительства.

Матушка, Наталья Ивановна, не успевшая выдать замуж старших дочерей, все свои надежды возлагала на хорошенькую Наташу, мечтая о блестящей для нее партии. Но женихов не было. Предложение Пушкина, переданное графом Федором Толстым, застало Наталью Ивановну врасплох. Она не решилась просто отказать этому не совсем обыкновенному жениху, но и дать свое согласие тоже не могла. Она ответила, что Наташа слишком молода, что надо подождать, но что этот ответ не надо понимать как отказ.

Пушкин обрадовался. Ему казалось, что он рад тому, что есть еще надежда на успех его предложения, но, кажется, он больше радовался не этой надежде, а тому, что есть еще отсрочка, что можно еще пожить свободным, не принимая на себя трудных обязательств. Однако он ответил Наталье Ивановне французским письмом, в котором патетически, как будто подражая какому-то сентиментальному роману, уверял ее, что он должен был бы писать теперь «на коленях, проливая слезы благодарности». Толстой привез ответ, который позволяет ему, Пушкину, надеяться… Конечно, горечь примешивается к ощущению счастья, но он понимает осторожность и нежность матери… «Я уезжаю сейчас и увожу в глубине души образ небесного существа, которому вы дали жизнь». («Je pars a l’instant, j’emporte au fond de l’ame l’image de l’etre celeste qui vous doit le jour…») Что за слог! И до чего он не похож на пушкинский! Совершенно очевидно, что поэт хотел угодить будущей своей теще красотами ей понятного стиля. Можно с уверенностью сказать, что Пушкин с его трезвым умом прекрасно сознавал, что Наталья Ивановна шестнадцать лет тому назад родила существо отнюдь не небесное, а очень даже земное, и на балу у Иогеля «прыгала» девица, хотя и очень хорошенькая, но без малейших признаков ангельской природы. Но таков был стиль поэта, решившего быть сентиментальным женихом. Казалось бы, он должен был остаться у ног этой юной богини и ждать терпеливо, когда «небесное существо» созреет для брачных отношений. Но Пушкин, следуя своему обычаю, и на этот раз уехал от невесты на четыре с половиною месяца и, по-видимому, очень был доволен, что он один и даже свободен, насколько можно быть свободным под надзором русских жандармов.

II

Письмо Н. И. Гончаровой Пушкин послал 1 мая 1829 года и в тот же день отправился на Кавказ. Но ехал он на Калугу, Белев и Орел и, таким образом, сделал двести верст крюку: он решил заехал, к генералу Ермолову, о котором за восемь лет до того поэт писал брату: «Ермолов наполнил Кавказ своим именем и благотворным гением…» Пушкин не мог не знать, что царь относится к Ермолову недоброжелательно и недоверчиво. У А. П. Ермолова была репутация независимого человека. Иные декабристы возлагали даже на него какие-то надежды как на человека, способного будто бы поддержать их притязания. Посещение полуопального Ермолова опальным Пушкиным не могло не обратить на себя внимания Николая, но поэт пренебрег этим соображением.

Ермолов принял Пушкина очень любезно. Это посещение было ему приятно. Вскоре после него он писал Д. В. Давыдову: «Был у меня Пушкин. Я в первый раз видел его и, как можешь себе сообразить, смотрел на него с живейшим любопытством. В первый раз не знакомятся коротко, но какая власть высокого таланта! Я нашел в себе чувство, кроме невольного уважения…»

С не меньшим любопытством смотрел Пушкин на знаменитого полководца. Наружность его поразила поэта: «Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что неестественна. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом…»

Все вокруг Ермолова напоминало его недавнее пребывание на Кавказе зеленый черкесский чекмень, шашки и кинжалы на стенах его кабинета. Бездействие, по-видимому, было ему в тягость. Когда Пушкин заговорил о Паскевиче, Ермолов отзывался о нем язвительно. Поэт отметил в своих записках его мнения о немцах, о письмах Курбского, о стихах Грибоедова… Через два часа они расстались и Пушкин продолжал свое путешествие, выбрав кратчайшую дорогу на Тифлис. В Новочеркасске он встретил графа В. А. Мусина-Пушкина, и они уговорились ехать вместе.