Эта страна - страница 31

– …

– Ты на меня с таким ужасом смотришь, словно я сейчас достану из кармана подвалы Лубянки.

– А что, есть?

– Лубянка на кармане?

– Подвалы на Лубянке.

– Подвалы везде есть. Поехали.

– Куда?

– Куда-куда, в гостиницу.

– Ага, – сказал Саша. – Ой, нет. Мне нужно Посошкова найти, немедленно. Если с ним что-то случилось —

– Да, и что же ты сделаешь, если с ним что-то случилось?

– Нe знаю. Смотря что.

– Какие варианты?

– Варианты я никогда не рассматриваю. Это всё равно что загодя в гроб ложиться.

– Вот как… По этой улице что, вообще не ездят?

Им пришлось прошагать метров пятьсот до перекрёстка, где наконец обнаружилось дорожное движение. Полковник Татев помахал удостоверением, они загрузились, и Саша сказал таксисту: в Шанхай, к общежитию.

– Наверняка последний этаж, – ворчит полковник, карабкаясь по лестнице. – Когда ты калека, жизнь состоит из последних этажей, неработающих лифтов и луж у обочин. Проклятые кафельные полы… вчера чуть не навернулся. Как-то бездушно этим миром правят, согласен? Без огонька.

– И кто правит миром?

– Как кто? Жадность, глупость и гормоны. Шучу. Миром правит мировое правительство.

– Мировое правительство?

– Ну да. Эта самая закулиса.

– Олег, ну не можешь же ты верить в теорию заговора.

– Теория заговора – всего лишь одна из теорий, описывающих устройство мира. Одна из двух, точнее говоря.

– И вторая какая?

– Теория хаоса. Теория хаоса тебе больше нравится? Нет, конечно, можно и с хаосом работать, если готов заранее. Больше нервотрёпки. Должен тебе сказать, что когда что-то делаешь, крайне неудобно исходить из предположения, что на результат может повлиять любой случайный плевок любого случайного дурака. У некоторых, поверишь, руки опускаются. Дураков, говоришь, избегать? В условиях хаоса количество случайных дураков превосходит возможности маневрирования, и даже, при случайных обстоятельствах, случайным дураком может оказаться и вполне себе умный. Пришли уже наконец?

– Мы к нему вот так сразу не пойдём, – сказал Саша, останавливаясь в коридоре. – Мы пойдём сперва к дяде Мише и попросим предупредить.

– Как скажешь.

– Потому что дядя Миша – это местная закулиса.

«И потому что ни за какие коврижки не постучусь я больше в дверь тридцать четвёртой».

Дядя Миша и Кошкин играли в шахматы.

Саша поздоровался, не уточняя, представил Татева («это Олег»), трижды извинился и изложил своё дело.

– А! – сказал дядя Миша, вставая и потягиваясь. – Бросим пить, пойдём в театр-кино. Он здесь где-то, сейчас приведу. А тебе мат в два хода.

– Не вижу.

– Тогда просто поверь.

Когда они остались втроём, Саша призадумался. «Ах, кстати, познакомьтесь ещё раз: ОГПУ – ФСБ, очень приятно». Говорят ведь, что представителям спецслужб, даже из враждующих государств, проще друг с другом, чем с собственными гражданскими. Может, и эти сойдутся – хотя, с другой стороны, ему-то зачем их сводить? Простые приличия требуют сказать человеку, с кем тот имеет дело, но если, например, речь идёт о двух шулерах, здравый смысл затыкает рот приличиям, пока не подоспеют те, кто заткнёт рот уже здравому смыслу: святость или сводящая с ума злоба.

– Да, – сказал Кошкин, начиная складывать фигуры, – теперь да. Прав был старый чёрт. Как он умудряется? Говорит, у Нимцовича выигрывал. Что вы такое затеяли, Энгельгардт? Связь времён восстанавливать?

– Ничего я не затеял. Простите, что помешали.

– Пустяки, я вам рад. Мы здесь всё больше в своём котле… Будто эмигранты.

– А пресса? Или вот историки? Я думал, они должны вас осаждать.

– Поначалу осаждали. Но скоро сняли осаду.

Историк берёт из любых рук, и журналист, как мы надеемся, тоже. Свидетельства и показания сперва нужно собрать, а потом – сверить. Если выходит совсем криво-косо, что-то можно и упрятать обратно во тьму времён. Заштопать дыры. Этой аккуратной, а у кого получается – щегольской штопкой историк показывает свой класс. Если кто-нибудь, как бездарный следователь, выбивает из источника донос вместе с зубами, то этот беззубый рот также свидетельствует, рано или поздно, и коллеги-рукодельники – у них нитки в цвет, у них неотличимо – смотрят и кивают с мрачноватым чувством морального удовлетворения. Ахтыгосподи.

– Вас, наверное, многое сейчас удивляет, – осторожно сказал Саша.

Кошкин фыркнул.

– Товарищ уже всему в своей жизни удивился, – говорит полковник Татев.

«Сел бы ты в угол и молчал тихо».

– Вы тоже по научной части?

– Нет, я на госслужбе. Интересуюсь понемножку.

– Чем? – спросил Саша, не выдержав.

– Социальной антропологией. Социальной психологией. Этологией. Ну такими, знаешь, вещами.

– Люди теперь себя совсем по-другому ведут? – спросил Саша у Кошкина.

Ответ – «ага, совсем по-другому» – уже содержится в вопросе; многие формулируют свои вопросы подобным образом, a после обижаются. Доцент Энгельгардт хотя бы удержался от «да?» в конце фразы.

– Вроде нет.

– То есть как это? Что-то вам бросилось в глаза?

– …Девчата в глаза бросились.

– Это да, – сказал полковник. – Девки у нас – первый сорт.

– И это всё?

– А что вы хотели услышать? Что мы при встрече на улице кричали «хайль Сталин»? – На имени вождя он всё же чуть запнулся; никто в тридцатые не называл Сталина Сталиным – «Сам», «инстанции», «товарищ Сталин», если уж совсем деваться некуда. – Люди тогда были разные – и сейчас они разные. Но вообще чувствуется, что давно не было войны.

– Война – всегда не лишнее, – сказал полковник.