Гилгул - страница 116
— Тащите его вниз, — скомандовал командир манипулы. Аннон улыбнулся. Они начали грабить, даже не успев расправиться с горожанами. Командир манипулы заметил его улыбку. Подошел ближе, остановился, широко и уверенно расставив ноги. Он видел обычного солдата, скрючившегося от боли, зажимавшего окровавленными руками рассеченный живот, не давая вывалиться внутренностям. Иегудей несколько секунд смотрел на раненого, затем вытащил из ножен меч и со словами: „Славь милосердие Царя Иегудейского и Га-Шема, воин“ ударил Аннона в сердце. Тот захрипел, вытянулся, задышал часто и мелко. Агония. Вытерев клинок о кожаные латы умирающего, иегудей вложил меч в ножны и пошел к дверям притвора, покрикивая на красных от натуги воинов, несущих перевернутый трон. Вместе с раскаленной занозой, засевшей в сердце Аннона, пришло успокоение. Его город пал, так и не поклонившись Дэфетовскому страшному Богу. Богу, ненавидящему Веру. Богу, ненавидящему людей. Богу, приказывающему своим детям убивать иноверцев. Богу ужаса и зла. Га-Шему. Боль мгновенно сожгла его тело. И Аннон понял, что доживает последние секунды в этом мире, в этом времени, на этой земле. И он увидел Ангела. И улыбнулся. И умер.
* * *
Дэефет стоял над распростертым телом. Вкруг убитого собрались солдаты и левиты. По правую руку от Царя Иегудейского застыли Авесса и Исав.
— Это Аннон, — прошептал царедворец. — Мой господин, это тот, кого ты ищешь.
— Кто это сделал? — Ответом ему было молчание, исполненное ужаса. — Найдите того, кто это сделал, и убейте, — приказал негромко Дэефет и тотчас услышал дробный топот сандалий за спиной. На несколько секунд в притворе повисла напряженная пауза. — Почему он в латах простого воина? — спросил вдруг Царь Иегудейский и оглянулся. — Как Избранные проникли в город? Отвечайте! В ярости Дэефет был страшен.
— Они заметили человека, пробиравшегося под покровом темноты в горы, мой господин, — угодливо сообщил кто-то. — Сперва решили, что один из твоих воинов решил разведать подступы к Раббату. Избранные пошли за ним. Он поднялся в горы, туда, где начинается акведук, и вместе с весенней водой спустился в Раббат. Твои Избранные, мой господин, поступили так же.
— Пустоголовые, — рявкнул Дэефет. — Верно говорят: если Господь хочет наказать человека, то лишает его разума! — Он обернулся. В глазах его горел страшный огонь. — Авесса! Передай Иоаву, чтобы убил всех!
— Всех, мой господин… Кого? — дрогнувшим голосом переспросил Авесса.
— Всех! Всех горожан, до единого! Всех!!! А потом мы пройдем через все царство Аммонитянское и уничтожим все колено Лотово. До последнего человека! Никто не должен остаться в живых! Вы поняли меня?
— Да, мой господин, — склонил голову Авесса.
— Ступай.
— Мой господин, Царь! — прозвучало от двери. Дэефет обернулся. На пороге притвора стоял письмоносец. Его латы были покрыты пылью. На усталом лице сияла улыбка.
— Мой господин. Я спешил к тебе с доброй вестью!
— Говори!
— У тебя родился сын! Мгновение Дэефет молчал, а затем улыбнулся.
— Ты был прав, пророк, — прошептал Царь Иегудейский. — Я жив, Раббат пал. Гилгул умер не на Святой земле, но это можно исправить. Мы уничтожим весь род аммонитянский и с ним прямого потомка Гончего. И, как ты и говорил, у меня родился сын. — Он подумал секунду и закончил: — Я назову его Иедидиа Соломон! Слышите? — Он обернулся к подданным, и те послушно склонили головы. — Его будут звать Соломон, и это имя останется в веках!»
«И собрал Дэефет весь народ, и пошел к Раббату, и воевал против нее, и взял ее. И взял Дэефет венец царя их с головы его… и возложил его Дэефет на свою голову, и добычи из города вынес очень много. А народ, бывший в нем, он вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими».
* * *
Саша проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Он едва смог раскрыть заплывшие глаза и сморщился от тупой ноющей боли в сломанной переносице.
— Эк тебя, браток, — покачал головой стоящий рядом дворник. — Менты, да?
— Мент, — ответил Саша, с трудом шевеля распухшими, как вареники, губами. — Один.
— Волчина, — то ли констатировал, то ли спросил дворник.
— Да, — согласился Саша.
— Ну что, — деловито оглянулся дворник, оправляя сине-оранжевую тужурку. — Скинемся, что ли? Я сбегаю. Саша порылся в кармане, вытащил на ощупь пару бумажек, не глядя протянул дворнику и снова закрыл глаза и откинул голову на спинку скамейки. Так было легче. Меньше чувствовалась боль. Странно, но сон не поверг его в ужас. Смерть Аннона Саша воспринял спокойно, едва ли не равнодушно. Как, собственно, и сам Аннон. Впрочем, это было очередное проявление шизофрении. Стоит ли беспокоиться по поводу бреда? Дворник вернулся быстро. Наверное, он был чемпионом мира по бегу среди муниципальных работников. Из кармана у него торчали горлышки двух бутылок «Московской», по семьсот пятьдесят каждая. В широкой лапище он держал пару пластиковых стаканчиков и банку маринованных огурцов.
— Во, — довольно сообщил дворник, — еще и на закуску хватило. Интеллигентно пить будем… — Он побулькал над Сашиным стаканом, налив почти до краев, сказал жалостливо: — Держи, браток, поправься. Этот не в счет. Давай. Пока Саша, давясь, пил водку, он ловко вскрыл банку с огурцами и услужливо поднес собутыльнику под самый сломанный нос.
— Закуси, браток. Водка «пошла» на удивление легко и ладно, словно Саша практиковался в этом деле по три раза на дню. От непомерной дозы перехватило дыхание, но поморщиться не получилось. Лицо было огромным и мягким, словно подушка, и сминаться не желало. Задохнувшись, Саша схватил пупырчатый маринованный огурчик, затолкал его между варениками губ и захрустел, постанывая от боли. Огурец оказался теплым. В общем, «пошел» он куда хуже водки. Дворник ласково вытащил из кармана пачку «Астры», протянул:
