Голубая луна - страница 119

- Ты что, куда-то уходишь? - спросила я.

- Тебе надо осваиваться со своим народом, Анита. Это значит, что я не должна глядеть тебе через плечо.

Она повела меня за руку к кровати и попыталась посадить меня, но я уперлась. Марианне осталось либо толкнуть меня, либо оставить стоять. Поцокав языком, она выбрала второе.

- Стой здесь. Можешь ничего не делать, это твой выбор, дитя, но хотя бы стой.

И она вышла.

Я остановилась посередине комнаты, куда выбежала за ней - как ребенок, которого оставляют в детском саду в первый день. Щетка осталась у меня в руке. Она выглядела такой же старомодной, как сама комната. Деревянная, но выкрашенная белой краской и отлакированная. Лак покрылся паутиной трещин, но не отскочил. Зубцами щетки я провела по свободной руке - они оказались мягкими, как зубцы детской расчески. Понятия не имею, из чего они были сделаны.

Я снова посмотрела на Натэниела - он следил за мной своими сиреневыми глазами. Лицо его было спокойно, будто все это совершенно не важно, ко глаза безразличными не были. Они выражали напряжение, предчувствие отказа, желание, чтобы я ушла и оставила его в этой странной комнате, голого, в ожидании врача, который наложит швы. Натэниелу было девятнадцать лет, и сейчас с этой тревогой в глазах он ровно настолько и выглядел. И даже еще моложе. Тело у него было прекрасное - если работаешь в стриптизе, приходится за собой следить, но лицо... лицо было молодым, а глаза - очень старыми. Никогда я не видела у мальчика моложе двадцати лет таких изнуренных глаз. Не изнуренных - безнадежных.

Я обошла кровать вокруг и положила щетку на свободную подушку.

Натэниел повернул только голову, пытаясь смотреть на меня - не смотреть, наблюдать за мной. Он именно наблюдал, будто каждое мое движение имело глубокий смысл. Такая пристальность подмывала меня поежиться, покраснеть или убежать. Нельзя сказать, что в ней было что-то сексуальное. Но и сказать, что ничего сексуального не было, тоже нельзя.

Какие бы сравнения ни приводила Марианна, а все равно это было не ухаживание за младенцем. Натэниел был молод, но никак не младенец. И даже не настолько похож на младенца, чтобы я не испытывала неудобства.

Я сняла безрукавку. Никого не было, кто мог бы увидеть мою наплечную кобуру, а так будет прохладнее. Конечно, по-настоящему прохладнее было бы снять с себя оружие, включая заспинные ножны, но не настолько здесь было жарко. "Файрстар" я все-таки положила под подушку. С его довольно коротким стволом можно было сесть или лечь, но ни один пистолет не бывает по-настоящему удобен, если надо хлопотать по дому или возле больного. Пистолеты не создаются для удобства. Они относятся к тем немногим вещам, пользоваться которыми так же дискомфортно, как ходить в туфлях на каблуках.

Я заползла на кровать, все еще не приближаясь на расстояние прикосновения. Он был настолько раним, что я поспешила объяснить:

- Это я не от тебя шарахаюсь, Натэниел, я просто не люблю быть школьницей.

- Марианна тебе нравится, но ты сопротивляешься ее словам, - сказал он.

Я аж заморгала, таращась на него. Он был прав, и такой проницательности я от него не ожидала.

Но, когда Натэниел сделал разумное замечание, мне стало легче. Если в этом теле есть мозг, значит, он не просто покорная тряпка. И тогда, быть может, именно быть может, его удастся вытащить, спасти.

Самая оптимистическая моя мысль за весь день.

Я подвинулась к Натэниелу, держа щетку в руке. Он лежал, распластавшись на животе, и не сводил с меня глаз. И взгляд его меня остановил - слишком он был пристальный.

Может быть, он почувствовал это, потому что отвернулся от меня, чтобы я не видела его лица. Видела я теперь только эти длинные Красноватые волосы. Даже в тусклом свете у них был очень сочный цвет. Такой густой, что еще чуть-чуть - и они выглядели бы не рыжими, а каштановыми.

Я погладила эти волосы рукой. Они были как тяжелый шелк, теплый на ощупь. Конечно, может быть, это из-за света. Вентилятор обдувал кровать, и воздух будто водил холодной рукой по моей спине. Длинные пряди Натэниела шевелились под ласковой струёй воздуха, и простыни раздувались вокруг бедер, будто их ворошила невидимая рука. Он пошевелился, когда воздух от вентилятора прошел по обнаженному телу, и все застыло. Волосы, простыня все застыло неподвижно, когда вентилятор отвернулся, совершая свой круг. Потом вентилятор повернул, обдувая все в обратном порядке: розовые простыни, волосы Натэниела, мою грудь, отбрасывая мне волосы назад, потом миновал нас, и снова жара окутала меня удушающей рукой.

Ветер из окна стих. Тюлевая занавеска лежала как нарисованная, пока вентилятор не дошел до нее. Я сидела на кровати в тишине комнаты, где лишь вентилятор жужжал да пощелкивал, поворачиваясь.

Я провела щеткой по волосам Натэниела, и отняла щетку куда раньше, чем дошла до конца волос. Когда мне было четырнадцать лет, волосы росли у меня ниже поясницы. А у Натэниела волосы доходили до колена. Будь он женщиной, я бы сказала, что волосы у него были как платье. Они лежали мягкой шелковистой кучей рядом с его телом, чтобы не задевали рану. Я взяла эти волосы на руки, и они были как что-то живое. Волосы лились сквозь пальцы сухой водой, шелестящим шумом.

Мне хватало хлопот и с моими волосами до плеч, я даже представить себе не могла, сколько трудов требует мытье таких длинных волос. Сейчас мне надо было либо разделить эти волосы на две стороны и переходить с одной на другую, либо закинуть ему за голову, вытянув поперек кровати. Я выбрала второе.

Когда я перебрасывала волосы, он пошевелил головой, будто утыкаясь в подушку, но никак больше не двигался и ничего не говорил.