В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего год - страница 61
― Разве он может быть равнодушным или просто спокойным? Такой уж человек! Вы сами знаете, Николай Александрович.
― Ты знаешь, ты! ― поправил Николай Александрович, и послушный Владлен еле слышно пробормотал:
― Ты же знаешь...
Ларионов любовно раскладывал пасьянс из одиннадцати фотопортретов. Сначала с ряд выложил всю наличность, потом с сожалением четыре убрал совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал ― и решился: вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него. А он ― на них.
Вошел Казарян, глянул через ларионовское плечо на фотографии, восхитился:
― Ух вы, мои красавцы! ― И сел за свой чистый, без единой бумажки стол.
― А знаешь, Рома, зря мы домушниками не интересуемся. Конечно, девяносто процентов из ста ― примитивные барахольщики, и правильно, что ими район занимается, но попадаются, я тебе скажу, любопытнейшие экземпляры. Любопытнейшие. ― Ларионов, будто в три листика играя, поменял фотографии местами. ― Как твои дела?
― Как сажа бела. Под нашу резьбу с величайшим скрипом лишь Миша Мосин, посредник-комиссионер среди любителей антиквариата, нумизматов, коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба с хорошим куском вологодского, если не парижского сливочного масла. Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?
― Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.
― Будем на это надеяться. У тебя что?
― Вот эти трое.
― Что ж, надо исповедаться. ― Казарян вылез из-за своего стола, направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства посмотрел и вернул их на свое место, небрежно бросил на стол. Отошел к окну. ― Надо, конечно, надо. Но граждане эти, судя по обложкам, пареньки серьезные. Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи, когда ― они не дураки, они про это знают ― мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.
― Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.
― Я не против, Сережа. ― Казарян тянул время, не решаясь сказать важное. Но все же решился. ― Ты знаешь, почему Серафим Угланов, по кличке Ходок, пошел брать писательскую квартиру непохмеленым? Конечно знаешь: у него не было ни копья. А почему у него не было ни копья, ты не знаешь, наверняка. А я знаю. У меня с Серафимом душевный разговор был, и он мне сказал, что накануне скока он вполусмерть укатался в карты. Все спустил, до копейки.
― Зачем ты мне все это рассказываешь? ― настороженно спросил Ларионов. Он уже догадался, о чем хочет поведать ему Казарян, но не хотел, чтобы это было правдой.
― Для сведения, Сережа. Раздевал Серафима известный катала Вадик Клок. И не его одного. Среди пострадавших ― кукольник-фармазон Коммерция и залетный ростовский домушник, не пожелавший никому представиться. Обращались к нему просто: Ростовский.
― У кого играли? ― быстро спросил Ларионов.
― У Гарика Шведова, известного тебе ипподромного жучка, приятеля Клока.
― Что ж они, не знали, что на каталу нарвались?
― Поймать его, дурачки хотели. Боюсь, Сережа, что Санины опасения оправдаются, и нам достанется второй вариант. ― Ничего не знал Казарян (официально) об отношениях Ларионова с Клоком, он и не предполагал ничего, сообщил только сведения о некоторых представителях преступного мира.
― Когда пойдем Смирнову сдаваться: сегодня вечером или завтра утром? Правда, сегодняшний вечер еще наш.
― Завтра, ― не глядя на Казаряна, решил Ларионов. ― Мне кое-что проверить надо.
Была пятница, поэтому его пришлось искать, искать весь вечер. Нашел-таки. Нашел в бильярдной Дома кино, временно расположенного в гостинице "Советская", в связи с ремонтом здания на Васильковской.
В светлом уютном помещении Вадик Клок гонял пирамидку с молодым лысоватым кавказцем. Кавказец, играя на выигрыш, вел партию по-маркерски осторожно, а Вадик, шикуя, рисковал. Ларионов дал ему проиграть пятьсот, а потом глазами указал на дверь. Клок, передавая кий саженному красавцу, попросил его слезно:
― На одного тебя надежда, Эрик. Попотроши Карлена как следует. За меня.
Красавец ослепительно улыбнулся и склонил маленькую голову с идеальным пробором в знак согласия. Клок тихо расплатился с кавказцем и побрел к выходу. Подождав немного, направился за ним и Ларионов.
Они шли бульваром к метро "Динамо".
― Что ж так неосторожно, Алексеич? ― укорил Клок. Ларионов остановился, осмотрелся. Никого поблизости не было. Тогда он быстро, коротким крюком левой, жестоко ударил Вадика в печень. Вадика скрутило, и он стал оседать. Ларионов удержал его левой, а с правой дал под дых. И отпустил. Вадик сел на дорожку. Ларионов смотрел, как его корежит. Наконец Вадик хватанул воздуха почти нормально. Ларионов посоветовал:
― Вставай, а то простудишься.
― За что?
― За дело, ― ответил Ларионов.
― Ты со мной поосторожнее, Алексеевич, ― посоветовал Вадик, вставая. ― Я тихий, но зубастый. Я и укусить могу. Смотри, Алексеевич!
― Зубы обломаешь, кролик, ― презрительно отрезал Ларионов. ― Пойдем на скамеечку присядем.
Сели рядом, как два добрых приятеля.
― Чего ты от меня хочешь? ― завывая, спросил Клок.
― О чем я тебя вчера, скот, спрашивал?
― О чем спрашивал, то я тебе и сказал.
― Ты вчера, видимо, не понял меня. Поэтому сегодня спрашиваю еще раз: что тебе известно о последних делах домушников?
― Еще раз отвечаю: с домушниками дела не имею.
Ларионов, делая каблуками на серой земле черные полосы, вытянул ноги, засунул руки в карманы пиджака, и засвистал умело модную тогда песенку "Мишка, Мишка, где твоя улыбка". Свистал он мастерски. Клок дослушал свист до конца и сказал, тихим голосом выдавая искренность:
