Дотянуться до моря - страница 190
Аббас снова встал, прогулялся к столу — в вазе зашипела вторая сигарета — и обратно.
— И — знаешь что? — спросил он с задумчивым выражением лица. — Я ее не простил.
Я с удивлением поднял глаза на Аббаса — на его лице застыло странное, отсутствующее выражение.
— Так это ты ее? — внутренне содрогнувшись от внезапной догадки, спросил я.
Аббас перевел взгляд на меня, прищурился. Потом протянул руку, взял из кучки вещей из моих карманов, лежащих на диване, мой айфон, разблокировал засветившийся голубым светом экран, потом надавил на кнопку включения — экран погас, телефон выключился.
— А то запишешь еще меня, — осклабился он, — или сфотографируешь. Все злодеи в американских киношках в конце сыплются на чем-нибудь в этом роде. Обвиняемый в убийстве предъявил суду фото живехонькой жертвы! Вот был бы номер, хе-хе!
И он с презрением бросил айфон обратно в кучку моего карманного скарба. Аппаратик звякнул о связку ключей и обиженно забился под черный лопатник с документами. Я посмотрел на его торчащий из-под лопатника треугольный краешек, и мое сердце зачастило от неожиданно пришедшей в голову идеи. А Аббас, поудобнее утверждаясь на заскрипевшем под ним подлокотнике, широко расставил ноги и крепко уперся руками в колени.
— Нет, я ее не убивал, — со снисходительной улыбкой сказал он. — Убийство в исламе — тягчайшее преступление. Небо моей души чисто и безоблачно, и я не хотел бы начинать новую жизнь со смертного греха. Она сама. Она пила коньяк, который привезла тебе, плакала, жаловалась на одиночество. Все бросили ее, даже родная дочь уехала к какому-то Володе. Она умоляла простить, принять ее обратно, соглашалась на все. Но я объяснил, что два раза в одну воду войти невозможно. Я просто рассказал ей, что тебя посадят за мое убийство, а на нее неизбежно падет подозрение в сговоре с тобой. Вы амурничаете много лет, даже фотофиксация имеется. Вот вы и решили избавиться от мужа — мотив стопудово убедительный. Она сказала, что всем поведает, что я жив, на что я ответил, что для нее это, учитывая ее наследственность, прямой путь в Кащенко, потому что я умер, что документально подтверждено генетической экспертизой. Она сама поняла, что у нее нет другого выхода, я просто помог ей принять правильное решение.
— И ты смотрел, как она перелезает через парапет балкона, как соскальзывает ее нога, как она в последней попытке удержаться, ломая ногти, цепляется за перила? — тихо спросил я. — Видел последний, смертный ужас в ее глазах? Видел и не помог?
— Эк ты все красочно описал, шеф! — весело рассмеялся Аббас. — Будто в первом ряду сидел. Нет, всего этого не видел, когда я уходил, она была жива-здорова, только пьяна очень. Но все равно я очень удивился, узнав, что она прыгнула. Нормальный человек на такое не способен, но она и не была нормальной. Собственно, я всегда знал, что она е…анутая, еще с той истории с цыганкой, помнишь? А после того, как ее мамаша отравилась газом, и подавно. Так что все очень удачно — и руки мои чисты, и справедливость восторжествовала.
— Справедливость? — воскликнул я. — Ты называешь смерть жены справедливостью?
— Перед богом она мне давно не жена, — спокойно возразил Аббас. — С тех пор, как изменила с этим Эдуардом. Надо было тогда бросать ее к чертовой матери, жаль, не решился из-за Дашки. А насчет справедливости… Господь распорядился о смерти ее, не я, и значит, это справедливо. Вот насчет тебя, например, он по-другому определил. Честно говоря, я сначала замочить тебя хотел, шеф, как и обещал в одном памятном нашем с тобой разговоре. Потом решил — разорю и посажу. С помощью дурочки Лидии Терентьевны долго сплетал для тебя на Министерстве сеть, но ты выскользнул из нее, деньги почему-то повез этот еврей Питкес. Но ничего, то, что ему досталось, тоже справедливо: отлилось, что он пасть свою на меня раскрывал, козел старый. И в результате Аллах решил, что правильно будет, если остаток жизни ты проведешь в тюрьме за мое убийство, и помог мне осуществить этот в высшей степени непростой запасной сценарий. А ведь ввиду его сложности я сначала на него даже не рассчитывал! Можно ли после всего сомневаться в том, что все, происходящее с нами, справедливо?
Родившаяся в моей голове идея уже успела обрести очертания плана, и первым его пунктом значилось, чтобы Аббас снова, как десять минут назад, вышел из себя, потерял самообладание.
— Ну, а тебе-то Господь какое, по-воему, будущее уготовил? — презрительно усмехнувшись, спросил я. — Продолжать прозябать тебе где-нибудь под чужой фамилией, как раньше прозябал под своей? На содержании у какой-нибудь немытой Зубейды, как ты был на содержании у Ивы при жизни?
Стрела попала в цель — на лбу Аббаса вздулись жилы, на скулах заходили желваки.
— Ай-яй, обо всем просыпалась, сука! — сокрушенно замотал головой он. — Ну, ладно, ей уже поделом досталось, и тебе скоро небушко с овчинку покажется. А насчет меня, чтоб ты знал, шье-еф, у всевышнего такие планы. Вот закончу я сейчас с тобой, и останется еще с одним вражиной моим разобраться, с Остачним. Ему я тоже интере-е-есную шутку приготовил, и может быть, в этот момент эта шутка уже шутится. Ну, а потом ждет меня дорожка дальняя, в края дивные. И чтобы не было у меня в тех краях ни в чем ни нужды, ни заботы, открыл мне господь кладовые тайные, запасники волшебные. Так что теперь я богаче многих богатых, богаче вас с Сашей Качугиным со всеми вашими стройками и магазинами. Не веришь, шеф? На, смотри!
И Аббас, опустив руки в карманы пальто, быстро вытащил их наружу, причем в каждой руке у него было зажато по несколько пачек сиреневых ассигнаций, в которых без труда угадывались купюры в пятьсот евро.
