Дотянуться до моря - страница 31
На часах, переведенных на Анталийское время, было одиннадцать с мелочью, значит, в Москве — первый час ночи. Для звонка о благополучном прилете совсем не поздно, и я набрал маме. «Да, — удивительно лаконично ответила матушка на восьмом или девятом зуммере. — Кто это?» «Мам, это я, — несколько удрученный прохладностью ее голоса, пояснил я. — Я прилетел, все в порядке». «А, хорошо! — на пару градусов теплее отреагировала мама. — Ты ж говорил, что не будешь звонить? Я только что, вроде, заснула, теперь опять ворочаться полночи…» Я совершенно ясно помнил, что обещал маме позвонить сразу же по прилету, но вступать в дискуссию не стал, как мог сухо извинился, что разбудил, и дал отбой. После такой встречи на родной земле звонить еще кому-то никакого желания не было, но не доложиться жене было бы свинством, да к тому же как раз пришедшая эсэмэска сообщала, то Марина за последние полчаса уже дважды звонила сама. Я набрал ее номер. «Приве-ет! — услышал в трубке я теплый жонин голос, и на душе отлегло. — Прилетел? Как, удалось маленько отдохнуть? Не сгорел?» Я представил, как через час-полтора, добравшись до дома, буду врать заботливой жене, как не вылезал с пляжа, при этом, дабы не обгореть, даже в воде не снимая майки и широкополой шляпы, и мне стало немного стыдно. «Хорошо, но мало, — облек я ответ в универсальную, подходящую и правде, и вранью форму. — Приеду, расскажу». Но супруга с печалью в голосе посетовала, что дома ее нет, она даче, где за время моего отсутствия случился маленький, но неприятный инцидент. Приехав сегодня в обед на фазенду с целью поснимать с грядок нехитрый урожай, Марина обнаружила, что кто-то, отжав оконную створку и оставив на подоконнике отпечаток грязного башмака, побывал в доме. Пропажа из холодильника нескольких банок с консервами говорил о том, что, скорее всего, это были бомжи, промышляющие по дачам продуктами, выпивкой, да пользующимся спросом электоринструментом. Ничего больше, вроде бы, не пропало, и Марина решила уже было на этом и успокоиться, но отпечаток подошвы и обостренной чувство гражданской ответственности взяли верх. Промучавшись несколько часов, супруга все-же решила, что негоже замалчивать такие вещи, особенно если есть возможность по отпечатку установить личность преступника, и тем самым спасти от аналогчной напасти не один, может быть, дом. Около четырех часов дня Марина позвонила в полицию. Серьезная девушка в телефоне записала вызов и, коротко сказав: «Ждите, приедут», дала отбой. Напомнить о себе Марина решилась в семь вечера. Та же девушка раздраженно бросила: «Знаете, сколько у нас таких? Ждите!» В результате полицейский уазик подъехал к даче в половине одиннадцатого. Еще час измученный жарой и глупыми вызовами немолодой полицейский составлял протокол, еще сорок минут сердобольная Марина поила его чаем с вареньем, выслушивая сетования, что найти проникшего в дом не более вероятно, чем то, что завтра на Красной площади приземлится тарелка с инопланетянами. В общем, полиция уехала полчаса назад, и у совершенно опустошенной всеми этими событиями Марины сил по ночи рулить домой просто не было. Она собиралась переночеваь на даче, просила по сему поводу не обижался, дома есть что поужинать и позавтракать, на работу все поглажено, что у Кира все в порядке, и что увидимся завтра вечером. «Конечно, конечно, не рвись!» — поддержал супругу я: то, что Марины не будет дома, меня более чем устраивало, — хоть не сразу в постель к жене от другой бабы, а до завтрашней ночи все уже так затрется в голове новыми заботами-событиями, что будет уже не до соображений морали. Расцеловались, распрощались.
Покинули борт, пробежались по длинным аэропортовским коридорам, разобрались по небольшим группкам на паспортном контроле. Через пять минут я уже был первый в очереди, дисциплинированно стараясь не наступить на красную линию на гранитном полу, символизирующую государственную границу. Окошечко в будке у «моего» пограничника освободилось, зажглась лампочка, означающая «следующий», и с облегченным вздохом я на законных основаниях переступил ленточку. Сухая и бесстрастная пограничница в серой форме и в очках внимательно посмотрела в мой паспорт, потом — поверх очков — на меня. Инстинктивно пытаясь задобрить хозяйку будки, я улыбнулся, но моя улыбка не смогла произвести на суровую цербершу никакого впечатления. Напротив, отложив мой паспорт в сторону, пограничница принялась что-то искать в компьютере. Через минуту мне стало как-то неспокойно, еще через минуту я начал нервно переминаться с ноги на ногу, еще через тридцать секунд тихонько покашлял, что должно было означать: «Что-то не так?», но мой вопрос ответом удостоен не был. Я начал уже было нервничать не на шутку, нот тут страж границы снова подняла на меня свой бесцветный взгляд:
— Ко҆стреневАрсений Андреевич? — сухо и с каким-то шипением, как из дешевого громкоговорителя, прозвучал ее голос.
Этот простой вопрос почему-то оказался для меня полной неожиданностью, и я невольно вздрогнул. Одновременно еще на одно деление повернулся счетчик неудачных попыток людей, впервые читающих мою фамилию, воспроизвести ее правильно.
— Костренёв, — максимально доброжелательно поправил я блюстительницу девственной неприкосновенности границы. — Звук «Ё» как в слове «катринденёв». Это я. Что-то случилось?
Но на шутку, которая в девяти с половиной случаях из десяти вызывала как минимум улыбку, церберша никак не отреагировала, и только холодный, как фиолетовый лазер, взгляд продолжал молча сверлить мне переносицу.
