Последняя Золушка - страница 48
— Я умею читать… — тихо говорю я. — И… я очень люблю рисовать.
Женщина по имени Тильда открывает большой старый шкаф, даже не шкаф, а целый дом: с толстыми гранеными стеклышками в дверцах, плотно приставленными одно к другому, с вырезанными цветами и листьями, а внизу — такие пупырчатые пузатые штуки. И удивительные, какие-то совершенно не мебельные ножки… ноги-лапы-листья! Я кошусь на этот шкаф-дом, если так можно сказать о моих неизвестно куда смотрящих глазах, потом осторожно провожу пальцем по резным завитушкам и вздыхаю от непонятного наслаждения: как красиво!
Тильда спрашивает:
— Нравится он тебе? Это очень старый буфет!
Ах вот оно что… эта штука называется буфет!
— Он как дом… — говорю я. — Вон там — окна… и даже крыша есть! Нет, не дом! Как дворец! Там должна жить принцесса, я знаю! Ваш дедушка… он писал сказки про этот буфет?
— Нет, про буфет он написать не успел, — весело отвечает Тильда. — Но идея мне очень нравится! Сейчас мы обязательно найдем эту книжку с картинками! А про буфет мы с тобой, пожалуй, когда-нибудь напишем сами!
Мир номер один. Реальность. Безопасный коридор полета
— Кир, — осторожно спрашиваю я, — к тебе можно забежать на минуточку? Очень надо.
— О господи, — раздраженно отвечает она в своей резко-непредсказуемой манере, — надеюсь, хотя бы с тобой все в порядке?
— А… а что случилось?
— С утра перелом… только зафиксировала и в город отправила — ну, на всякий случай, хотя там определенно все просто, без смещения, — и на тебе, сердечный приступ! Я же не кардиолог! Говорю, что надо к специалисту, — нет, уперлась, час с ней провозилась, не меньше, хотя, мне кажется, это была просто истерика. Прости… Так что ты хотел?
— У кого истерика? — почти ничего не поняв, спрашиваю я.
— Врачебная тайна! — отрезает она. — И так лишнего наговорила.
— Так я зайду? Если ты уже свободна? Или давай… пообедаем вместе?
— Лева, — она говорит, словно с трудом подбирает слова, — может, нам лучше не обедать вместе? Тем более что у тебя все в порядке. Да?…
Наверное, у нее усталость или плохое настроение. Не может же она взять и так просто меня отфутболить? Особенно после того, как мы с ней очень мило поболтали… нет, не то слово. Поговорили. Вот это — верно. И расстались если не лучшими друзьями… Нет, опять не то! Ладно, черт его знает, кем мы расстались, с этим я потом разберусь, но сейчас мне просто необходимо ее увидеть!
— Тогда считай, что у меня тоже сердечный приступ. Или истерика. Или то и другое вместе. Я зайду!
— Нет, не надо. Я сама зайду. Чуть позже… Хорошо?
Она, как всегда, игнорируя вежливые слова прощания, бросает трубку. Вот так, по-хирургически, лишних слов не надо. А надо просто бежать, когда кого-то привозят, и собирать по частям, и срочно резать или пришивать… Пришить, если неправильно отрезано, — такое возможно? Я спрошу у нее, я обязательно спрошу! Не сегодня, позже, но спрошу непременно! Потому… потому что со мной что-то неладно. Мне срочно надо отрезать ненужное… от себя… от своей жизни… Ладно, с этим мы тоже будем разбираться!
Я бросаю беглый взгляд на дверь в ванную — за ней в душевой кабине спрятан роскошный букет. Розы. Их запах просачивается даже сюда. Неожиданно я вспоминаю, как однажды, в припадке свежей ненависти к букетам подарил девушке кактус в горшке. Мы расстались буквально после первого свидания, но, возможно, он до сих пор процветает, мой внезапный колючий презент. Кактусы живучи. Они легко переживают приступы влюбленности и неприязни, им плевать, как вы здороваетесь и прощаетесь, плачете и смеетесь, им просто нужно немного солнца. Или много-много солнца? Я точно не помню. Знаю только, что они способны годами пылиться на каком-нибудь подоконнике или у компа и благоденствовать в безликих офисах с вертикальными, обязательно кремовыми жалюзи и сотней одинаковых корзин для бумаг. Интересно, почему так бывает: я забыл лицо девушки, но не забыл кактус? Как нес его, восхищаясь лаконичностью формы и тем, что колючки, оказывается, растут в строгом порядке!
Я не забыл кактус и сейчас мог бы написать о его жизни захватывающую историю! Потому как романисты не помнят девушек, которые умеют здороваться и прощаться. Им интереснее кактусы… Выходит, Кира кактус?! Да, неожиданно… но логично! Она вполне колючая и самостоятельная. Ну а я сказочник. Который идет налево — песнь заводит… Однако, сколько ни ходи налево, в итоге все равно движешься по кругу. И я до сих пор сижу на цепи у собственного дуба — неизлечимой графомании. Сижу и от скуки сочиняю, и рассказываю, и повествую… круг за кругом. Год за годом. Трачу собственную, настоящую жизнь на выдуманную, иллюзорную, призрачную имитацию. В то время когда мой собственный роман с жизнью сходит на нет…
«Стасов, пойми, тебе скоро полтинник! — восклицаю я не вслух, но яростно. — И кем ты стал?»
Мне нечего на это ответить. Потому что я действительно не знаю, кто я. Мое время ушло, а я остался. Как вечная игла для примуса в отсутствие каких-либо примусов.
Не знаю, до чего еще я бы додумался, но тут стучат: громко, повелительно. Так мог бы стучать кактус.
— Можно? — спрашивает Кира официальным тоном. Прикрывает за собой дверь и только потом улыбается.
— Привет! — говорю я.
— Привет… Ну и денек! Что у тебя случилось?
— Наверное, ничего, — я пожимаю плечами. — Но это и есть самое страшное! Со мной ничего не происходит… но у меня есть для тебя цветы!
Я иду в ванную и возвращаюсь с розами. Запах в комнате становится оглушительным.
