Мадам будет в красном - страница 49
– К Анне мне, конечно, надо, – ответил он на вопрос друга и коллеги, выныривая из своих невеселых дум. – Да только никогда еще такого не было, чтобы я личные интересы ставил выше рабочих. Ты чего, Серега? Конечно, на квартиру к Еве нужно съездить. Глядишь, все же отыщется там следок, где ее искать, пока она еще чего-нибудь не натворила. Черт! Никак не могу выкинуть из головы мысли о том проклятом разговоре! Анна ведь осталась единственной из тех, кто в нем участвовал. Если с ней что-то случится, я себе этого никогда не прощу.
– Почему единственной? – удивился Лавров. – Там еще гардеробщица была. Эта, как ее? Клавдия Васильевна, кажется. И Елена Кондратьева. И еще журналистка Настя Романова. Мы же с ними уже разговаривали.
– Так-то оно, конечно. Вот только, как ты помнишь, Кондратьева этот разговор вообще поддерживать отказалась, сказав, мол, пока умирать не намерена. А журналистка к нему и вовсе, как говорится, «не пристала». Да и Клавдия Васильевна предпочитаемый способ смерти не озвучивала, как, впрочем, и сама Ева. Из тех, кто произнес вслух, как хотел бы умереть, в живых осталась только Анна. Понимаешь, почему я так дергаюсь?
– Да, понимаю, конечно, – сказал Лавров. – Причем, если бы она сказала что-то конкретное, было бы понятно, от чего ее оберегать. Это как с Ермолаевым. Он сказал про смерть на скорости, и ему подстроили автомобильную аварию. Он выжил, слава богу, и в больничной палате за него можно не опасаться. Там никакой скорости нет и быть не может.
– То-то и оно. – Зубов со всей силы ударил себя кулаком по колену и даже поморщился от боли. – Анна мечтала о мгновенной смерти. Что эта безумная ей устроит? Отравит барбитуратами, как всех остальных? Столкнет под поезд? Сбросит с крыши? Я не знаю, от чего именно ее оберегать, и не могу быть рядом 24 часа в сутки. И не знаю, что мне делать.
– Преступника вычислять, – мрачно сказал Лавров. – Единственный эффективный способ избежать угрозы – ликвидировать ее источник.
– Да мы уж вроде вычислили, – вяло сказал Зубов.
– Ну, предполагать – это одно, а располагать фактами – другое. Вот поймаем эту неуловимую Еву, докажем ее вину, и тогда уже сможешь расслабиться.
– Слушай, Серега. – Зубов вдруг замолчал, и изумленный Лавров, покосившись, обнаружил красные пятна на его щеках, свидетельствующие о крайнем смущении. Смущенный Зубов – это было что-то новое. – А это всегда так бывает? Я хочу спросить, у тебя тоже так было? Что бы ты ни делал, а мыслями все равно там, с ней. И тревога эта непреходящая, и счастье одновременно. Такая адская смесь, что все время больно.
Он замолчал, потому что окончательно смутился.
– Я не знаю, как тебе ответить, – признался Лавров. – Я как-то не сразу понял, что влюбился в Лилю, если ты об этом. У меня тогда такой мрак был в душе! Эти тучи ни одному солнечному лучу пробить было не под силу. Ты ж первый меня тогда в совершении преступления подозревал. Так что страданий и терзаний мне тогда хватало. А потом в какой-то прекрасный момент я вдруг понял, что без этой женщины не могу дышать. Сейчас даже вспомнить смешно. Стоим мы с ней практически посредине скотного двора – это мы детей в контактный зоопарк возили, я ее обнимаю, а сердце бухает: «бум-бум-бум», и небо такое над нами, огромное, синее-синее, и от этого так хорошо, что кажется, вот-вот заплачешь. А потом, когда ее в том доме захватили и в сарай отволокли, чтобы убить… Я, пока ехал туда, я ж не знал, застану ее живой или нет. Так вот, Леха, не было у меня момента страшнее за всю мою жизнь. Так что очень я тебя понимаю. И чем смогу, помогу. А думать про это постоянно нельзя. Во-первых, душу сожжешь, а во-вторых, профессионализм утратишь. И в нужный момент защитить ее не сможешь. Бери ты себя в руки! Вот мой тебе совет, хоть ты вроде его и не просил.
– Понял, – мрачно ответил Зубов и отвернулся к окну, за которым по-прежнему не было ничего, кроме унылого зимнего пейзажа. – И да, спасибо тебе.
Квартиру они вскрыли в присутствии понятых. Пригласили давешнюю старушку-соседку, в прошлые отлучки Евы присматривавшую за цветами. И соседа с нижнего этажа. Бабуля с любопытством вертела головой, напоминая нахохлившуюся на жердочке старую птичку, но лишних вопросов не задавала. И сыщики были ей благодарны. А сосед, оказавшийся водителем хлебного фургона, только что вернувшимся с ночной смены, был недоволен, зол и вовсе не собирался этого скрывать. Он мирно спал, когда в его дверь позвонили полицейские, а попав в квартиру, первым делом оперся спиной о подоконник и тут же закрыл глаза, видимо, мечтая только о том, чтобы доспать.
– И что мы ищем? – спросил Зубов.
– Кабы знать, – ответил Лавров, открывая стеклянную дверцу старого обшарпанного буфета.
Вся мебель в квартире Евы свидетельствовала о бедности хозяйки, нехватке свободных денег. Еще бы, Анна же рассказывала, что ее сестра нигде подолгу не работала, предпочитая обходиться лишь совсем малым. Помимо буфета с разномастными чашками, в комнате были такой же обшарпанный шкаф, комод, диван, по всей видимости, служивший хозяйке еще и кроватью, на небольшом столике телевизор с большим плоским экраном, а у окна мольберт, совершенно пустой. Квартира разительно отличалась от стильного и уютного жилища Анны. Зубову даже стало не по себе. Сестры Бердниковы действительно были очень разными.
– Слушай, а если она почти не работала, откуда деньги на собственную квартиру? – спросил вдруг Лавров, не упускающий ни одной мелочи.
– Меня это тоже интересовало, – усмехнулся Зубов, в глубине души очень довольный тем, что подумал об этом раньше старшего более опытного товарища. – Но все просто. Родители Ани и Евы жили на одной лестничной площадке с Марией Ивановной и Олимпиадой. Когда после смерти первой жены Бердников женился на Марии Ивановне, он с дочерями просто переехал к соседке. Жилплощадь позволяла. А когда девочки стали взрослыми, они просто продали родительскую квартиру и купили себе по «однушке». Конечно, так себе оказались квартирки, плохонькие. Но Анна быстро начала хорошо зарабатывать и поменяла свою жилплощадь на просторную хорошую квартиру в престижном микрорайоне. А Ева так и осталась тут. Хорошо хоть ремонт сделала.
