Мадам будет в красном - страница 78

– Алеша, – тоненький голос в комнате прозвучал неожиданно громко. Так громко, что все присутствующие вздрогнули. – Алешенька, посмотри на меня.

Зубов повернул к Анне измученное, словно постаревшее за один день на десять лет лицо.

– Что? – спросил он и поморщился, словно с трудом выталкиваемые изо рта слова причиняли ему нечеловеческую боль. – Что ты хочешь мне сказать, Аня?

– Я не помню ничего из того, что тут сказано, – сказала она. – Я знаю, это звучит не очень убедительно, но я не могу ни подтвердить это, ни опровергнуть. Одно я знаю точно, Ева действительно всегда со мной, с самого детства.

– Аня, тебе придется пройти судебно-психиатрическую экспертизу, которая точно покажет, больна ты или нет. Если да, то тебя ждет не наказание, а лечение. – Голос Алексея сорвался, и он с ужасом понял, что сейчас заплачет.

– Нет-нет, я не об этом, – торопливо сказала Анна. – Я о том, что я не хочу. Ева всю жизнь боялась психушки. Она была уверена, что Липа собирается ее туда засадить, и вот теперь, по иронии судьбы, это ждет меня. Но я не хочу, Алеша.

Лавров почувствовал, что от сцены, которой они все стали свидетелями, даже у него заходится сердце. Ему казалось, что на месте Зубова он бы сейчас просто упал замертво. Алексей же просто закрыл лицо руками, не в силах справиться с эмоциями. Олимпиада сделала шаг к сводной сестре, но та выставила вперед руку, останавливая ее.

– Я не договорила. Липа, пожалуйста, дай мне это сделать. Это то немногое, о чем я прошу. – Кивнула, увидев, что та остановилась. – Алешенька, посмотри на меня. Помнишь, ты спрашивал и у меня, и Егора, что именно сказала в том дурацком разговоре я. Как я хотела бы умереть?

Зубов отнял ладони от лица и посмотрел на Анну, в его взгляде уже не оставалось совсем ничего человеческого.

– Ты сказала, что хотела бы умереть мгновенно, – хрипло сказал он. – Аня, ты ведь не собираешься принять яд или сделать еще какую-то глупость?

– У меня нет яда, – тихо сказала она. – Тем более тогда, в галерее, я сказала неправду.

– Неправду?

– Да, вернее, я сказала не всю правду. Я действительно предпочла бы, чтобы это произошло мгновенно. Но больше всего на свете я бы хотела умереть как моя мать.

Она сделала едва уловимое движение и со всего размаха бросилась на стекло огромного окна, за которым жил своей жизнью их город, далекий от кипящих здесь, в квартире, страстей. Раздался звон, брызнули в разные стороны осколки, и маленькая фигурка в мгновение ока исчезла в ночной темноте, как вылетевшая в окно птица. Глухо закричала Олимпиада, ее крик потонул в рычании Зубова.

– А вы ведь и здесь оказались правы, – спокойно сказал Лавров Крушельницкому и подошел к окну, чтобы выглянуть в зияющую в стекле дыру. Там, в строительной люльке, болтающейся этажом ниже, в крепких мужских руках билась пойманная в силки птица. Анна. – Когда предложили принять меры предосторожности.

– Я помнил ее слова о мгновенной смерти. В данной ситуации единственный способ это сделать – воспользоваться преимуществами девятого этажа, – пожал плечами тот. – На то, чтобы это понять, моего профессионализма хватает.

– Что теперь будет? – спросил Зубов.

– Экспертиза, которая признает Анну невменяемой. Она останется в больнице. Надолго. Навсегда. Но будет жить. Рисовать. Кстати, те жуткие картины, которые хранятся в ее квартире, написала не настоящая Ева, а та, что жила у Анны в подсознании. Спасибо вам, потому что именно знакомство с этими работами дало мне толчок к раскрытию всего дела.

– Не за что, – проскрежетал Зубов, сел на пол и все-таки заплакал.

Эпилог

Весна в этом году выдалась ранняя. Ненавистный снег, измучивший за зиму глаза своей равнодушной ко всему белизной, почти совсем сошел, обнажив черную, мокрую, но ароматную землю, вкусно пахнущую надеждами на теплое лето. Липа чуть приоткрыла форточку и жадно втянула носом воздух. Ничего она не любила так сильно, как запах приближающейся весны.

Позади послышались шаги. Босые ноги шлепали по полу, уверенные, увесистые, мужские. Так мог ходить только победитель, человек, который точно знал, что хочет от жизни, и умел это взять. Стас Крушельницкий подошел сзади, смачно шлепнул Липу по заднице, накинул на плечи мягкий флисовый плед.

– Опять воздух нюхаешь? Простудишься, холодно же еще.

– Что, ты не согласен терпеть меня рядом сопливую? – Липа весело рассмеялась, повернулась и уткнулась носом в обнаженное мужское плечо, за короткий срок ставшее привычным и родным. И как она раньше жила без него, вот что интересно.

– Я буду терпеть тебя рядом любую, – пообещал Стас, притягивая ее к себе. – Кстати, у нас еще есть немного времени, чтобы повторить нашу произвольную программу. Ты не возражаешь?

– Нисколько. – Липа обхватила руками его за шею и поцеловала. – У нас действительно есть еще час до возвращения мамы.

– Убежден, что Мария Ивановна нам не помешает, даже когда вернется из своего санатория. У тебя удивительно тактичная мама. И я очень рад, что она окончательно поправилась, и что Борис договорился с этим московским светилом, который поднял ее на ноги.

– Никогда не думала, что смогу это сказать, но я страшно благодарна Борьке за помощь.

– И он вообще отличный мужик, – сообщил Стас, прижимая ее к себе крепко-крепко, чтобы не смогла убежать.

Никуда убегать Липа даже не собиралась. Никогда в жизни ей не было ни с кем так хорошо, как со Стасом. Она позволила поднять ее на руки и отнести на кровать, и дальше около получаса им было совсем не до разговоров. Это чудо, называемое любовью, о существовании которого Липа совсем недавно даже не подозревала, все длилось и длилось. И каждый раз Липа заново удивлялась, что никак не может к нему привыкнуть. Стас все время был разным, его прикосновения постоянно вызывали новые, доселе неизведанные эмоции, не приедались, не превращались в рутину, не входили в привычку. Липе нравилось заниматься с ним любовью и нравилось, что ей это так нравится.