Убийственное лето - страница 68

Я заспешил в деревню – дома ни Бу-Бу, ни матери. Кричу Коньяте: «Где Бу-Бу?». Она не знала. Настойчиво спрашивала: «Господи, что с тобой, Флоримон?» Я хлопнул дверью, но она поплелась за мной следом и прокричала вдогонку: «Бу-Бу не сделал ничего плохого, это невозможно». Я обернулся, но понял, что она меня не услышит, и руками показал, чтоб села на место и не беспокоилась. Сам весь дрожал – или мне так казалось. Никогда со мной такого не было.

Оставив машину на площади, я зашел к Брошару. Через раздвинутые занавески солнце пробилось к самой стойке. Я увидел Жоржа Массиня и каких-то парней, наверно, его шуринов, я не был с ними знаком. Рубашка прилипла к спине, мне было холодно. Кто-то в тишине произнес: «Вот и Пинг-Понг, который ищет свою жену». А может, мне показалось. В общем, недослышал. Подхожу к Мартине. Она сидела за столом с парнем, с которым познакомилась у нас на свадьбе, ну с тем, что одолжил нам проигрыватель. Я спросил ее, видела ли она Бу-Бу и не знает ли, где он. Она не знала и посмотрела на меня во все глаза, а я обернулся к Жоржу Массиню. Все, кто при этом присутствовал, подтвердят, что он не сделал и не сказал ничего такого, что могло бы взвинтить меня еще больше. Правда. Если скажут, что я вошел туда, чтоб устроить драку, это тоже вранье. Я даже не знал, что Жорж Массинь там.

Я сказал ему: «Радуешься, что я попал в переплет?». Он ответил: «Послушай, Пинг-Понг, никто не радуется этому». Я заорал, чтобы он не называл меня Пинг-Понгом. Пожав плечами, он отвернулся. Я сказал: «Ты, верно, похваляешься, что имел мою жену до меня?». Он сощурил глаза. И ответил, что еще, мол, неизвестно, кто у кого ее отбил. И тут я ткнул кулаком прямо ему в зубы. Я уже говорил, что терпеть не могу драться, это единственный раз, когда это со мной случилось. От моего удара Жорж Массинь отлетел. С разбитой губой Вскочил, бросился на меня, я, защищаясь, снова его стукнул. И нас растащили. Я был подавлен, сердце бешено стучало. У Жоржа Массиня изо рта шла кровь. Ему дали салфетку, и кто-то крикнул, что у него выбиты зубы. Мамаша Брошар предложила позвать жандармов, но Жорж сказал – не надо. Кровь текла у него по подбородку и капала на рубашку. «Разве вы не видите, что он сошел с ума?» – сказал он. И тут только: я почувствовал, что меня держат за руку, гляжу, а это Бу-Бу. Я даже не заметил, как он появился.

Я сел с ним в малолитражку. Они с матерью вернулись с виноградника, и Коньята сказала, что я разыскиваю его. Мне не хотелось говорить с ним дома, повез его к нашему винограднику. Чтобы до него добраться, надо карабкаться по крутой тропинке.

Еще в машине я спросил его; «Это верно, что ты встретился с Эной в прошлую субботу за городским бассейном?». Он удивился, что я знаю, но признался и, опустив голову, добавил: «Только не воображай ничего такого». Хотя он с меня ростом или даже выше, я всегда смотрел на него как на ребенка. Я сказал: «Я и не воображаю. Рассказывай».

Он сел на межу, а я остался стоять на солнце, так что моя тень падала на него. Он произнес: «В ту среду я попытался ее удержать, но не смог». – «Почему ты ничего не сказал мне?» – «Нельзя было. – Откинув волосы, он посмотрел мне печальны в глаза: – Она не разрешила, а теперь, видя, как ты себя ведешь, я рад, что смолчал. Она была права». Я спросил: «Что же она такое велела мне не говорить?». Он уставился в землю – и ни слова.

Я сел рядом и сказал: «Бу-Бу, ты не имеешь права скрывать от меня то, что знаешь». Произнес это мягко, не глядя на него, Он долго сидел молча. Потом размял пальцами комок земли и сказал: «Она говорила со мной в ту ночь, когда ты побил ее. И на другой день тоже. Помнишь, что сказала Коньята в день свадьбы? Это, верно, она звала на помощь». Мне хотелось только узнать, почему она ушла, где она. Но я сидел неподвижно и ждал, понимая, что, если задам лишний вопрос, он опять замолчит. Уж я знаю Бу-Бу. И тут он сказал: «Поклянись, что, если я все расскажу, ты не двинешься с места и будешь ждать ее возвращения». Я поклялся здоровьем матери. Не собирался держать слово, но поклялся.

Тогда он начал: «Прошлым летом, когда она жила еще в Арраме, ей случалось ходить в лес под Брюске. И с подругами, и одной. Загорать. И вот однажды, – она как раз была одна и ничего не слышала, – появились двое и схватили ее». У меня был ком в горле, но так как Бу-Бу замолчал, то я выговорил, что он имеет в виду под словом «схватили». Он дернулся: «Я повторяю ее слова. Мне не потребовалось объяснений Они ее схватили».

Помолчав, он продолжал: «Спустя два-три дня они появились снова и стали рыскать около дома. Она никому ничего не рассказала, они напугали ее, да и вообще кто бы в деревне ей поверил? Но, увидев их опять, она испугалась еще больше. И тогда пошла к ним в лес». Я прохрипел: «Сама?». Тут он повернулся ко мне, лицо исказилось, а глаза наполнились слезами. И тоже закричал каким-то сдавленным криком: «Что значит „сама“? Ты не понял, что это были за люди? Знаешь, что они ей сказали? Что переломают ей кочергой нос и выбьют зубы и то же самое сделают с ее матерью, выдернут клочьями ее волосы и заставят их есть. Они говорили, что так уже поступили с другими девушками. Не сами, а заплатив за это каким-то типам. Одну, которая донесла в полицию, они так изувечили, что сделали калекой. Это-то тебе понятно?»

Схватив за рубашку, он встряхивал меня, будто хотел, чтобы дошло каждое слово, а слезы так и текли по его щекам Наконец он отпустил меня, вытер глаза рукавом и отвернулся, закашляв, словно от удушья.

Понемногу он успокоился. Во мне все как бы заледенело Тихо, почти ленивым голосом Бу-Бу говорил: «В следующий раз они увезли ее в гостиницу, больше она их не видела. Тем временем аррамская плотина была закончена. Сначала она жила в доме, предоставленном мэрией, а этой зимой переехала сюда. И думала, что с тем покончено. Но когда вспоминала этих людей, ее охватывал страх. Потом стала думать, что они ее пугали, чтобы позабавиться, не больше. И вот с месяц назад они ее опять разыскали».