Охотники за облаками - страница 56

– На День Квенанта?

– На День Квенанта. А когда еще? Это придает празднику еще больший размах, говорят.

Внезапно я почувствовал странную, жгучую, почти неподконтрольную потребность взять и бросить что-нибудь прямо на тротуар. Просто чтобы посмотреть, что же будет. Просто увидеть выражения их лиц: их возмущение, удивление. Я даже полез в карманы, но к счастью, в них не нашлось ни клочка бумаги, не то, что-то мне подсказывает, я действительно бы это сделал.

Ратуша находилась на другом конце площади напротив собора. Неизбежная виселица и неминуемая петля красовались и на городском гербе, который сверкал на его фронтоне, как огромный медальон.

Двое служащих, держа в руках дипломаты, набитые важными (или якобы важными) бумагами, появились из главного входа и поспешили по своим делам. Следом за ними вышли мужчина и женщина в форме, вероятно, полицейской. Они одернули мундиры, поправили фуражки и двинулись в противоположных направлениях. В их форму были вплетены петли. Даже петлицы были в форме петель, и эполеты на плечах тоже.

– Теперь куда?

– Иди за нами.

Мы вышли на задворки ратуши. Тут на уровне цокольного этажа в землю была вкопана железная решетка, предназначенная, видимо, для того, чтобы в подземелье проникали свет и воздух.

– Здесь, скорее всего, и держат заключенных, – шепнула Дженин, когда мы подошли ближе. – Нам говорили, всех смертников сюда сажают.

– Туда, вниз? В камеры?

– Да. Здесь ты сходишь с ума, мучаешься и гниешь заживо, ожидая, пока тебе не накинут петлю на шею.

Мы двинулись дальше. Я заглянул за решетку, когда мы проходили мимо. Но я успел разглядеть лишь несколько темных фигур, которые могли оказаться заключенными, а могли – арестантами, и вообще кем угодно.

Мы не остановились. Это выглядело бы подозрительно. Мы просто шли себе, будто были туристами из другого города, которые приехали в центр на День Квенанта и любуются достопримечательностями.

Мы обошли ратушу кругом и вернулись обратно. Еще раз заглянули в подземелье. Снова не увидели ничего, кроме смутных очертаний и теней.

– Кажется, я вижу его, – сказала Дженин. – Кажется, вижу.

Но она просто видела то, что хотела увидеть, а не то, что на самом деле было перед ее глазами.

Я не мог понять, как нам спасать отсюда ее отца и как она себе это представляет. Я вообще не понимал, на что они рассчитывают. Я даже подозревал, что они и сами не до конца это понимают.

Но перед нами встала проблема более важная и срочная. Пока мы околачивались на центральной площади, следя за тем, как для завтрашних «торжеств» и «мероприятий» возводится виселица, выяснилось, что нас ждет еще и нелицеприятная репетиция.

На площади показался отряд вооруженных стражников в форме, и раздалась команда: «Дорогу заключенным!»

Вывели трех человек с бледными лицами и связанными руками. Их отвели к помосту: с них снимали мерки для завтрашней казни, чтобы мероприятие прошло без сучка, без задоринки. Безрадостная и бесчеловечная репетиция собственной смерти.

Вот только отца Дженин среди них не было.

– Кто из них твой отец? – когда арестантов увели обратно, спросил я, потому что ни у кого из них не было шрамов на лице.

– Его здесь нет.

– А где он?

– Не знаю. Они могли… уже убить его.

На ней лица не было. Даже ее шрамы побледнели. Она перевела взгляд на мать, которая посмотрела на Каниша с немым вопросом: неужели мы опоздали? Неужели и вправду?..

– Но как такое может быть? – сказал я. – Ведь казни разрешены только на День Квенанта. Как его могли казнить раньше времени?

– Все говорят, что такова традиция, таков закон… – сказала Дженин. – Но может, это просто слова. Кто знает, что на самом деле происходит в этих темницах?

Краешком глаза я заметил, что один из попрошаек на паперти у собора стал собирать свое тряпье, кряхтя поднялся на ноги и направился в нашу сторону. Не стоило Канишу подавать ему монету, подумал я. Глупо с его стороны было привлекать к нам внимание постороннего даже таким незначительным актом милосердия. Нищий явно шел к нам. Наверняка хотел выпросить еще денег.

– Но если его убили, как узнать это наверняка? – спрашивала Дженин. – Не можем же мы просто развернуться и уехать. Вдруг он еще живой!

– Сейчас нам лучше отойти куда-нибудь, – нервно заметил я. – Мы слишком долго тут стоим. На нас начинают обращать внимание. Давайте пройдемся.

Я оглянулся на приближающегося нищего. Он в каком-то старческом тике покачивал склоненной, спрятанной под капюшоном головой. Прохожие шарахались от него, словно он был заразен – хотя, может, так и было. Или же от него просто разило крысами.

– Пройдемся? – возмутилась Дженин. – Никуда мы не пойдем. Нужно узнать, где мой отец. Выяснить, что с ним.

– Мы ничем ему не поможем, если сами попадемся, – возразил я, надеясь говорить рассудительно, но вышло у меня скорее истерично. – Просто немного отойдем. Нечего стоять тут столбами, как какие-нибудь туристы, и вызывать подозрение.

– Пусть думают, что мы и есть туристы.

– Дженин… Сюда кое-кто идет.

Нищий был уже в нескольких шагах. Он прихрамывал и опирался на палку, держа в узелке свои скудные пожитки. Его рука уже была протянута в ожидании милостыни – наверняка самое привычное для нее положение.

– Подайте… подайте…

Каниш зыркнул на него.

– Убирайся. Тебе уже подали. Жадность всегда убивает милосердие. Не проси добавки. Радуйся тому, что есть.

– Еще. Еще подайте.