Шляпа, полная небес… - страница 52
Зал моментально затих. Неуклюже переставляя ноги, вихляющиеся в разных направлениях, похожая на чучело фигура проковыляла к стойке бара и, с облегчением ухватившись за край, повисла на нем, подогнув колени. — Мне велику ограмадну порцию наилучшейшего твово виски, добрый мой приятель бармен. — раздался голос откуда то из-под шляпы.
— Сдается мне, что ты уже достаточно набрался, дружок. — ответил брамен, незаметно протягивая руку к дубинке, хранящейся у него под стойкой для особых посетителей.
— Ты кого обозвал «дружком», парень? — взревела фигура, пытаясь выпрямиться. — Энто оскорбление, вот что! И набрался я не досыть, потому как коли б я набрался, то почему же у мя все еще есть энти денежки, а? Ну-ка, ответь!
Рука обвисла, залезла в карман, рывком вылезла из кармана и со стуком упала на стойку бара. Старинные золотые монеты покатились по стойке во все стороны и из рукава выпала пара серебряных ложек.
Тишина в трактире усугубилась. Десятки глаз пристально следили за сияющими дисками, скатившимися со стойки и продолжившими свой бег по полу.
— Еще я желаю унцию табака Бравого Морехода. — добавила фигура.
— Что пожелаете, сэр. — ответил бармен, воспитанный в духе уважения к золотым монетам. Он порыскал под стойкой и выражение его лица изменилось.
— О. Сожалею, сэр, табак кончился. Пользуется большой популярностью, Бравый Мореход. Но у нас полно…
Гость уже повернулся лицом к залу.
— Лады. Я даю полну пригоршню золота первому отвратцу, что отсыплет Бравого Морехода на понюшку! — закричал он.
Толпа изверглась. Заскрипели ножки столов. Стулья взлетели и упали.
Чучелоподобная фигура выхватила первую попавшуюся трубку и швырнула монеты в воздух. Немедленно завязалась борьба, а чучело поврнулось к бармену и сказало — А пред тем, как я двину отседа, подай мне вот ту мальцу порцию виски, бармен. Ага, нет, ты не получишь, Велик Ян. Стыдись! Эй вы, ноги, заткнитеся немедленно! Пинта виски мне не повредит! О, айе? Кто-то помер и ты теперя у нас Большой? Слышь ты, отвратец, наш Роб тама осталси! Айе, и ему тоже мальца перепадет!
Посетители трактира прекратили сражение за монеты и поднялись с пола, чтобы посмотреть на тело, части которого спорили между собой.
— И в любом разе, я в башке, так? Башка у нас за главного. Буду я еще слухать какие-то там коленки! Молвил я те, Вулли, плоха энто идея. Нам из кабака не просто выбраться! Я от имени ног реку, что мы не собираемся стоять и зрить, как башка будет набираться, благодарим покорно!
Тут, к ужасу посетителей, нижняя часть фигуры повернулась и двинулась к двери, отчего верхняя половина завалилась вперед. Она отчаянно ухватилась за край стойки и выдала — Лады! О жаренных яйках и речи быть не могет? — и затем фигура…
…развалилась напополам. Ноги сделали несколько шагов к двери и упали.
В потрясенной тишине откуда-то из штанов раздался голос — Кривенс! Время гэтьски!
В воздухе мелькнуло что-то размывчатое и дверь со стуком захлопнулась.
Спустя немного времени один из посетителей осторожно подошел и потыкал ворох старой одежды и тростей — все, что осталось от странного гостя. Шляпа покатилась и он тут же отпрыгнул назад.
Перчатка, все еще висящая на стойке бара, упала на пол со стуком, который прозвучал очень громко.
— Ну, что же, посмотрим на это таким образом, — сказал бармен. — Чем бы оно ни было, оно, по крайней мере, оставило здесь свои карманы…
С улицы донесся звук:
АААААААаааааааУУУУуууууОООооооо…
Метла врезалась в соломеную крышу коттеджа мисс Левел и застряла в ней. Фиглы, продолжая драться, посыпались с нее.
Сражающейся, пихающейся массой они вкатились в коттедж, ведя боевые действия всю дорогу вверх по лестнице и сгрудились пинающейся, толкающейся горой в спальне Тиффани, где к ним присоединились и те, кто оставался на посту около спящей девочки и мисс Левел.
Но постепенно до сознания драчунов пробился звук. Это пронзительно заиграла мышлинка, прорезаясь сквозь сражение, как меч. Руки ослабили свой захват на глотках, кулаки и ноги замерли в воздухе, полузанесенные.
Слезы струились по лицу Ужасна Велика Билли, играющего «Цветики Степные», самую печальную песнь на свете. В той песне говорилось про дом, про матерей, про добрые старые времена, что миновали бесследно, и про тех, кого нет больше с нами. Тоскливая мелодия раздирала душу фиглам, которые отпустили друг друга и потупились, слушая песнь о предательстве, вероломстве и невыполненных обещаниях…
— Что за срам! — завопил Ужасен Велик Билли, выпуская изо рта мундштук мышлинки. — Срам на вас! Предатели! Изменники! Ваша карга бьется за саму свою душеньку! Где же ваша честь? — Билли швырнул жалобно пискнувшую мышилнку на пол. — Проклинаю я свои ноги, на яких стою тут пред вами! Осрамили вы само солнце, что вас освещает! Осрамили кельду, что породила вас! Предатели! Мерзопакостники! Что ж я поделал такого, что осужден быти посредь сборища татей? Тута кто-то возжелал побороться? Поборитеся со мной! Айе, поборитеся со мной! И я клянуся арфой моих костей, что закину я его на дно окияна, а затем дам ему пинка, чтоб долетел до луны, и узрю я его скачущего в Пекло верхом на ежике! Ярость моя бушует аки буря, что горы в песок стирает! Так кто из вас выйдет супротив меня?
Велик Ян, который был почти в три раза выше, чем Ужасен Велик Билли, попятился, когда маленький гоннагль встал перед ним. Ни один фигл не осмелится и рукой шевельнуть в такую минуту, не рискуя своей жизнью. На ярость гоннагля было страшно смотреть. Слово гоннагля может разить, как меч.
