Сто полей - страница 72
Но торговец вытащил откуда-то гнусную бумагу, которую подписал граф Най. Все, конечно, ошеломились, что старый граф якшается с торговцем против короля, и никто не вытащил меча в защиту графа. Не меньше десятка хулительных стихов висело сегодня утром на воротах его замка, и, прочитав подписи под этими стихами, бедняжка граф спешно уехал в свои поместья.
А сенешаля король арестовал, и тот в ужасе признался, что никакого сна не видел, а подобрал печать в королевских покоях и сговорился с графом Наем. Все испугались, что король скормит сенешаля гепардам или велит послать ему шнурок, но король сенешаля выпустил. «Без Арфарры я как без правой руки, а без моих воинов – как без левой,» – сказал король, и все поняли, что ни с одной из своих рук король не хочет расставаться. Да и то, с двумя-то руками споручнее, чем с одной, что дровосеку, что королю.
Завидев Неревена, учитель сделал ему знак и вскоре вышел один в розовый кабинет. Неревен рассказал обо всем происшедшем ночью.
– Я не знаю, – сказал Неревен, – жив ли Марбод Кукушонок, но зады илькуновой усадьбы выходят к речному обрыву и поросли ивняком. Проезжий спуск – совсем рядом. Кто-то босой вылез из воды и прошел сквозь кусты. На кустах остались белые шелковые нитки, под забором – следы крови. Утром хозяйка на рынок служанку не послала, пошла сама.
Неревен замолчал, вспоминая страшный обрыв под сгоревшим храмом и оголовки скал, торчащие из воды: да человек он или бес, Кукушонок?
Арфарра усмехнулся и велел позвать к себе чиновника из городской ратуши, томившегося в приемном покое.
* * *
Запись зафиксировала: на корабль взобрались двое: белобрысый парень и тот самый человек с обрубленными ушами, которого Ванвейлен видел на дамбе. Оба вора, очевидно, были профессиональными пловцами и водолазами. Они приплыли в грубых масках, с трубками-бамбуковинами. Расковыряли люк и спустились в трюм. Человек-обрубок вынул из ладанки на шее светящийся спутанный клубок и стал осматриваться. Его спутник поступил более основательно: извлек из кожаного мешка фонарь и зажег его.
Человек-обрубок углядел новую, недавно поставленную переборку посередине трюма и решительно стал взламывать дверь. После этого случилось нечто, чего воры не ожидали. В ухе Нишанова на пристани пискнул сигнал тревоги, а перед ночными гостями неожиданно предстал жирный дракон с красным костяным гребнем.
Дракон засопел, люди закричали. Человек-обрубок выронил свой клубок и кинулся на палубу. Его товарищ – за ним. Дракон не отставал. Парень запустил в адского зверя фонарем и прыгнул в воду. Фонарь пролетел сквозь голограмму, не причинив ей особого вреда, и зацепился за соломенную стреху, горящее масло разлилось по сухому настилу и запылало. Люди, появившиеся на корабле минут через десять, потушили пожар прежде, чем он наделал много вреда.
Клайду Ванвейлену по-прежнему хотелось оставаться посторонним. Клайду Ванвейлену ужасно не нравился Марбод Кукушонок. Но Кукушонок был не виноват в том, в чем его обвиняли.
– Мы должны помешать несправедливости, – зло и твердо сказал Ванвейлен.
– Во-первых, капитан, – резонно рассудил Нишанов, – вряд ли Кукушонок тут не при чем. Скорее всего, он ждал этих двоих на берегу. Иначе как он там оказался и зачем бросился бежать? Кроме того, он убил, из одного, заметьте, удальства, горожанина. Между прочим, у того осталось двое сирот и молодая вдова. В-третьих, мы не можем доказать, что Кукушонка на корабле не было, без ссылок на необычайное.
Ванвейлен, однако, заявил в ратуше:
– Я не убежден, что Марбод Ятун виновен в нападении на мой корабль и в суд на него не подам.
«Разумный человек, – подумал выслушавший его судья. – Боится связываться с Ятунами».
– Разумеется, – кивнул он и вручил ему повестку свидетеля.
– Разве, – удивился Ванвейлен, – у вас возбуждают иск, если истец не в обиде?
Он очень твердо усвоил на предыдушем суде, что, если истец или его род не подают жалобу на ответчика, то и суду не бывать.
Судья улыбнулся горделиво.
– Преступление совершено на городской территории. Это в королевском суде не понимают, что преступник наносит ущерб не одному человеку, а общему благу. Не хотите быть истцом – так будет истцом общее благо.
– Так, – сказал Ванвейлен. – Я правильно понял: если человека убивают в черте города, его судят присяжные, а если за чертой – то судят божьим судом. Если убивают в будни – наказание одно, в праздники другое; если убивают, скажем, свободнорожденную женщину, то платят сто золотых, а убивают вольноотпущенницу – пять золотых?
– Пять золотых, – возразил судья, – это за старуху или девочку. А если вольноотпущенница может рожать – то пятнадцать золотых.
– Ну и порядочки, чтоб вас осиновым колом трахнуло, – процедил сквозь зубы Ванвейлен и вышел.
Судья посмотрел ему вслед. Купец – а рассуждает, как чиновник империи.
* * *
Судебное разбирательство началось в четыре часа пополудни.
Ламасса по праву гордилась своим судом. Городской суд соблюдал древние законы рационального судоговорения. Никаких божьих судов, никаких ордалий, поединков, каленого железа и прочего. Судья, обвинитель, адвокат – и присяжные.
Правда, кого только в королевстве не именовали присяжными! В королевских судах присяжными, точнее, соприсяжниками, назывались те двенадцать или семьдесят два человека, которые вместе с подсудимым клялись в его невиновности и, в случае ложности клятвы, делили с ним небесную кару.
В мирских судах присяжными назывались очевидцы происшествия, и число их колебалось в зависимости от характера преступления. Если преступление было тайное, как, например, убийство, то могло не найтись ни одного присяжного, а если явное, как, например, порча или колдовство, – так вся округа ходила в присяжных.
