Пленники Раздора - страница 84
— Руки опусти.
Не видно, кто говорит — глаза заволокла пелена. Однако голос показался знакомым.
Сердце едва трепыхалось — тихо — тихо. Тело стремительно холодело. Но то был другой холод. Не холод Дара Ходящей. Звуки леса и голоса отдалялись.
— Волчицу не троньте… — расслышал он надтреснутый сиплый голос. Наверное, свой.
— Не тронем. Как зовут тебя?
Как его зовут?
Это важно.
Она говорила: забудешь — смерть.
— Фебр.
Его подхватили за плечи. Удивлённые возгласы донеслись, как через глухую стену. Что‑то ещё говорили, спрашивали. Он уже не понимал.
Потом на лоб легли осторожные мягкие руки и в тело, впервые за много — много дней полилось тепло. Оно дарило покой, уносило боль.
Как хорошо! Люди.
Как хорошо…
* * *
До Тихих Брод их провожали. Вели, словно дикое зверьё. В ночь после нападения Лесане и Кресеню выспаться не удалось. Они караулили обоз с двух сторон. Тамир тоже не спал. Ходил вдоль наведённой черты и подновлял её, то тут, то там, царапая ножом на прихваченной морозцем земле защитные резы.
— Рядом кружат, — тихо сказал Лют, сидящий возле Лесаны.
Костёр уже прогорел, поэтому оборотень был без повязки и глаза его слабо мерцали во тьме.
— Откуда ты знаешь? — спросила девушка.
Он ответил коротко:
— Чую.
Собеседница обернулась и прищурилась:
— Ах, чуешь? Почему же днём не почуял? Почему Тамир их первым заметил?
Волколак развёл руками:
— Так, ветер дул в другую сторону. Их и лошади не чуяли. А я ещё и лежал рядом с твоим заплечником. Оттуда такая вонь этим вашим сеном…
Лесану не очень убедили его слова. Она‑то твердо знала — не удайся им отбиться, Лют горевать бы не стал. Да чего уж там, очень он рассчитывал, что обережники дрогнут.
— Скажи мне лучше другое, — вместо огульных обвинений, она решила расспросить оборотня о том, что давно её волновало, — почему одни Ходящие могут разорвать обережную черту, а другие нет?
Волколак потёр лоб:
— Черта черте рознь. Я вот никакую не смогу разорвать… Во мне Дара нет. Мара… не знаю… Наверное, какую‑то и сумеет. Серый, думаю, справится без труда. Он ведь столько людей за последние месяцы сожрал, не счесть. Но ту черту, которую наносят ваши колдуны вокруг поселений, разорвать не по силам даже ему. А если ты о кругах, которые вокруг обозов ведут… Может, у Охотника Дар слабый, а у Ходящего он шибче горит. Может, крови пролито недостаточно… не знаю.
И тут же Лют напрягся, вскинулся.
— Эх, и ярятся они… — едва слышно сказал он Лесане. — Думаю, Кресень убил вожака… Стая теперь зла и голодна.
Обережница хмыкнула и достала из поклажи припрятанный лук в налучи и тул со стрелами. Обнаглевших зверей следовало припугнуть, чтобы совсем не осмелели.
Несколько стрел, пущенных в заросли, заставили рысей отступить глубже в чащу. При этом лучница слышала, как зло и досадливо взвизгнула одна из хищниц. Видимо пущенная наугад стрела всё‑таки нашла жертву. Не убила, но прыти поубавила. Ходящие так и не осмелились напасть.
И всё‑таки обоз звери провожали до самого города. Отстали только тогда, когда замаячил впереди деревянный тын Брод.
Потому‑то, лишь когда закрылись за странниками ворота, люди выдохнули с облегчением. Лесана, Тамир и Лют, как всегда, ехали в последней телеге, а у ворот привычно спешились. Оборотня надо было провести в город, разорвав и снова затворив черту.
Когда все трое, наконец, очутились за высокими стенами, к Лесане нерешительно подступил Стогнев. Поклонился в пояс, коснувшись шапкой деревянных плашек, коими была мощена дорога, и сказал:
— Исполать тебе, обережница.
Она улыбнулась:
— Не за что. Ты уж только не болтай.
— Не стану. И другим накажу, — кинул мужчина.
«Хотя, что уж теперь. Шила в мешке не утаишь», — подумала девушка.
Сереброкузнец, не ведая о её мыслях, в нерешительности помедлил, а потом как‑то неловко вложил Лесане в руку широкое кольцо. Обережница поглядела на собеседника с изумлением:
— За что? — она и впрямь не понимала.
— Не за что. За кого. За дочь, — ответил мужчина и вдруг крепко обнял спасительницу Белавы. — Спасибо.
Он отошел, а Осенённая всё ещё хлопала глазами. И только Лют рядом ухмыльнулся:
— Людишек спасать — дело, как я погляжу, прибыльное. То‑то ты так за девкой помчалась.
— Да тьфу на тебя, — обиделась Лесана.
— Ага, тоже не любишь, когда о тебе гадости думают? — поддел её Лют и отправился вперед.
* * *
Таяльник принёс с собой на сизых крыльях запахи долгожданного лета. Давно уже осели и истаяли сугробы, ветер высушил землю, а между камней, коими был выложен двор Цитадели, робко пробивалась молодая травка. Солнце грело совсем уже ласково, и Торень — конюх скинул старый засаленный тулуп, сменив его на войлочную куфайку, однако при этом недовольно бурчал в бороду, что не к добру такая ранняя весна — к кровавой жатве.
Впрочем, Тореня никто не слушал, кроме лошадей, но им, за зиму уставшим от сена, хотелось сочной свежей травы и не было дела до людских страхов. Только тётка Мартела шикала иногда на угрюмого конюха, мол, будет уже языком молоть, накличешь.
По чести сказать, свои угрюмость и безрадостность Торень искупал жалостливостью. А за лошадями ходил так, как никто другой не умел. Всякий конь, почитавшийся дурноезжим, в руках Тореня становился послушным и смирным. Иногда хватало косматому мужику лишь подойти к ржущему, топочущему жеребцу, чтобы тот присмирел, перестал кусаться и доверчиво положил голову на плечо человеку.
