Оборотни Митрофаньевского погоста (СИ) - страница 30
Корвин-Коссаковский достал свой список: "Князь Макс Мещерский, Герман Грейг, Аристарх Сабуров, Даниил Энгельгардт, граф Михаил Протасов-Бахметьев, князь Всеволод Ратиев, Александр Критский" В принципе, он теперь уверенно отсеял Макса Мещерского, которого узнал Бартенев, Протасова-Бахметьева, Всеволода Ратиева и Даниила Энгельгардта, которые, как сказала сестра, не произвели на племянниц ни малейшего впечатления.
В его списке осталось всего три имени: "Аристарх Сабуров, Герман Грейг, Александр Критский" Это они? Кто? Кто? Кто? - стучало в его мозгу, и там же что-то по-прежнему навязчиво и надрывно напевало: "Augustin, Augustin, leg' nur ins Grab dich hin! Oh, du lieber Augustin, аlles ist hin!.." Проклятие! Неужели он не сумеет найти трех упырей среди семи человек? Идиот, снова ругнул он себя, думай, думай, думай...
В одну из свободных минут Корвин-Коссаковский, в сотый раз анализируя видение друга, задумался. Он искал вампира и инкуба - убийцу и развратника. А мертвец Постумий? Его-то как найти? Тот, в кого воплотился Николаев, племянник чертовки-ворожеи Перфильевой, где он? По каким приметам искать его-то? Кем будет лемур? Кроме часов и роскоши костюма Бартенев-то ничего не приметил.
В любом случае, на роль инкуба Корвин-Коссаковский уверенно отобрал Аристарха Сабурова. В том совпадало всё, что Арсений считал необходимым для нежити: красота, богатство и откровенно продекларированное отсутствие твердых принципов. Но на следующий вечер Корвин-Коссаковский усомнился в этом: Арсений Вениаминович засиделся на службе, заехал с Фонтанки к Бартеневу, потом возвращался домой пешком. Проходя мимо Мариинского театра, заметил скопление народа и вспомнил, что сегодня давали "Баядерку", а сейчас балет уже кончился, и публика разъезжалась. Тут он увидел знакомые силуэты и напрягся: Даниил Энгельгардт и Герман Грейг усаживали в экипаж девиц Любомирских. Корвин-Коссаковский осторожно приблизился. Молодые люди восторгались балетом, обсуждали танцоров, девицы восхищались примой. Наконец экипаж тронулся, и Энгельгардт с Грейгом медленно побрели к набережной.
Арсению было не по пути, но он, пользуясь темнотой, изредка освещаемой фонарями, последовал за ними, надвинув на лоб шляпу и чуть прихрамывая, одновременно опираясь на трость. Заметив свое отражение в витрине, ещё ниже ссутулил плечи. Впрочем, его стремлению подойти поближе к говорящим и остаться неузнанным гораздо больше способствовала увлеченность молодых людей занимательной беседой. Они не замечали никого вокруг.
-Итак, Герман Генрихович, вы определились? Или жребий бросать будем? - голос Энгельгардта был звучен и отчетлив.
Корвин-Коссаковский вздрогнул. Слова эти почти дословно повторяли слова бартеневских упырей. Сердце его гулко заколотилось в груди.
-С чем там определяться? - Грейг укутывал горло шарфом и его слова прозвучали чуть сдавленно, - какой жребий? Можно подумать, глаза разбегаются. Хрен редьки не слаще. Но я уточнил, он по сорок за каждой даст, а раз так, какая же разница-то? А вы-то, Даниил Федорович, чего избрали-с? - теперь в голосе Грейга позвучала издёвка.
Энгельгардт вздохнул.
- Да и нам всё равно, что коньяк, что вино... Но, пожалуй, младшая.
-Ну, что ж, ваш выбор, - с усмешкой обронил Грейг, - свояками будем.
-Кстати, этот Мещерский тоже не прочь свой кусок урвать, крутится там целыми днями. Лизавета его не особо жалует, а вот Настасья на него поглядывает, - спохватился его собеседник. - И Критский, и Ратиев тоже не прочь поживиться, как я погляжу.
-А Критский там что делает? - нахмурился Грейг, - кого обхаживает?
-Не пойму я его, судя по запонкам да портсигарам, чего ему там искать бы? Он из себя все эстета корчит, а тут две жабы, одна другой лупоглазее... - проскрипел Энгельгардт.
-Да, до Венер девочкам далеко, но афедроны да буфера недурны, - примирительно заметил Грейг, - очень даже лакомые, что до физиономий, так ночью все кошки серы... - голос Грейга был теперь спокоен и размерен. - И смотри, как бы твоя история, особенно - вдовья - не всплыла...
Энгельгардт хмыкнул.
-Ты не скажешь - так и не всплывёт......
Тут оба вышли на набережную и кликнули извозчика.
Корвин-Коссаковский проводил карету глазами, сдвинул на затылок шляпу и распрямил плечи. Подслушанный разговор двух упырей и циничная расчетливость нищих повес смутили и насторожили его. Сам он ненавидел цинизм. Циники оценивают бесценное, уценивая его до ничего не стоящего, насмехаются над чужой верой за неимением своей, отрицают недостигнутое и с краденым фонарем ищут честность. И как же все они надоели... Но вскоре Арсений задумался о другом. Получалось, что в своих размышлениях он был недалек от истины. Эти оба негодяя явно нацелились на княжон Любомирских, но интересовало их все-таки приданое, а не возможность погубить девиц. Это были явно не упыри, но сказанное ими об остальных настораживало еще больше.
До этого Корвин-Коссаковскому казалось, что надо найти в этой толпе людей троих, прикидывавшихся высоконравственными. Но теперь Арсений Вениаминович понял свою ошибку. Прикинься упыри праведниками, они сразу привлекут к себе совершенно ненужное внимание. Зачем на фоне вороньей стаи сиять белым опереньем? Им нужно быть - как все! Ничем не выделяться. Но тогда исчезал последний шанс заметить и обнаружить нечисть, ибо, похоже, абсолютно все в этой компании были откровенными подлецами. Да, истинный человек может быть только самим собой. Подонки - кем угодно...
