Оборотни Митрофаньевского погоста (СИ) - страница 44
Слышала ли его Лидия?
Кошмар случился ближе к полуночи - когда Корвин-Коссаковский счёл, что ничем больше не может помочь, и строго заповедав сестре никого не принимать, решил ехать к себе. Мария вышла проводить его к парадному входу. Они тихо беседовали у экипажа Арсения, когда неожиданно где-то послышался негромкий треск раскрытой оконной рамы. За ветвями голых деревьев, пробежав глазами по фасаду, они ничего не заметили, но тут раздался негромкий вскрик за углом. Брат с сестрой ринулись туда, и через минуту, не успев отдышаться, наткнулись на безжизненное тело в белой рубашке, похожей на саван.
Лидия была мертва, бросившись вниз с коридорного пролета на третьем этаже.
Глава 4. Умопомрачение.
Диавол влагает похотения в покоряющихся ему.
От него прелюбодеяние, блуд и все,
что только есть худого.
Св. Кирилл Иерусалимский
Когда девицу только принесли в дом, Нина неожиданно пришла в себя и вышла в зал, где суетились вызванные медики и околоточный. Она увидела тело сестры и неожиданно навзрыд расплакалась, закричав: "Она тоже мертвая!", потом стала биться в истерике. Её удалось успокоить только медику Петровскому, приехавшему вместе с Никитиным, он, устав от криков, схватил девицу за воротник, залепил ей оплеуху и строго сказал:
-Иди спать.
К изумлению Корвин-Коссаковского, это подействовало. Нина тут же утихла и послушно кивнув, ушла к себе. Арсений пошёл было следом, но тут на ковре наступил на что-то, скрипнувшее под подошвой, и поднял упавшую, видимо, с шеи девушки цепочку со странным круглым амулетом, похожим на образок. Рассмотрев его, он удивился. Это был не образок, но изображение странного знака с непонятной надписью на восточном языке. Корвин-Коссаковский сунул его в карман, и тут же забыл о нём за похоронными заботами. Когда же Арсений спустя полчаса заглянул к Нине - она спокойно спала, опустив с одеяла прозрачную руку. Он перекрестил её, но для верности запер дверь в спальню.
Ирина Палецкая, узнав о гибели кузины, примолкла и закусила губу. После она помогала матери в хлопотах, но за целый день не сказала ни слова. Днём пожаловал Андрей Нирод, и княгиня краем уха слышала препирательства дочери с поклонником. Тот, надо сказать, маменькиным сынком не выглядел, долго в чём-то убеждал, потом уехал.
-Ну, что, поклонник откланялся? - осведомилась княгиня. Она подлинно считала, что сожалеть не о чем.
-Посватался, - холодно ответила дочь.
Княгиня резко обернулась.
-Что?
-Говорю же, предложение сделал, - снова отозвалась Ирина.
-А ты что?
-Ничего, - так же раздраженно бросила дочь, - сказала, отец вернется, тогда решим.
-А о скандале-то он слыхал?
-А кто о нём не слыхал-то?
Княгиня ничего не ответила. Дочурка, на ее взгляд, слишком много себе позволяла, но не до вразумлений было.
Да девица, похоже, в них уже и не нуждалась.
День похорон Лидии Арсений проклял, ибо никогда не переживал ничего хуже. По церковным канонам, самоубийц и даже подозреваемых в самоубийстве никогда не отпевали в храме, не поминали в церковной молитве за Литургией и на панихидах и не хоронили на церковных кладбищах. Ему самому тяжко было видеть, с каким маниакальным упорством родители выбивали у священноначалия благословение на отпевание своих детей-самоубийц. Кого обманывали? Священник просил Господа: "...со святыми упокой...". Кого со святыми упокоить-то?
Но сейчас был растерян и смятён. Он считал смерть несчастной помрачением от отчаяния, а убийцей полагал Сабурова, которого считал нечистью, мерзейшим оборотнем. Но кому и что можно было объяснить? В итоге Лидию не отпевали, но благодаря его обширным связям ему разрешили похоронить племянницу на отдаленном погосте в церковной ограде - "быстро и тихо".
Они никого не извещали о похоронах, сам Арсений написал только Бартеневу, но когда гроб выносили из дому, во дворе собралась толпа. Публика была снова - "чистая-с", Корвин-Коссаковский узнал князя Любомирского и Макса Мещерского. В толпе стояли Герман Грейг, Даниил Энгельгардт, граф Михаил Протасов-Бахметьев, князь Всеволод Ратиев и многие из тех, кого видеть вовсе не желал. Александра Критского на похоронах и соболезновании не было.
При выносе гроба Корвин-Коссаковский уловил разговор князя Любомирского с Протасовым-Бахметьевым.
-Нет-нет, даже келейно молиться за самоубийцу нельзя! Ибо, воспринимая память о душе самоубийцы, молящийся вместе с тем делается как бы сообщником его душевного состояния, входит в область его душевных томлений, соприкасается с его грехами, неочищенными покаянием. - Любомирский был тверд. - Грех и молиться.
-Ну почему? - Недоуменно почесал нос Протасов-Бахметьев. - По христианскому милосердию и состраданию нужно обязательно молиться за таковых, а Господь рассудит.
-Вздор! Молитва за самоубийц - это тяжкий грех. Не надо быть милосерднее Господа. Умершие неестественной смертью остаются живыми мертвецами, пока их век не кончится. Таких покойников нельзя хоронить, в былые времена их в безлюдных местах и корой и сучьями прикрывали...
Корвин-Коссаковский закусил губу почти до крови и смертельно согрешил, про себя пожелав обоим сдохнуть.
Надо сказать, Порфирий Бартенев подлинно помог ему, пригнал большой лафет из академии, и толпа, жаждавшая подробностей и сплетен, очень скоро вынуждена была довольствоваться пустым двором. Но иные сочли нужным проводить гроб до погоста - для того, как безошибочно понял Корвин-Коссаковский, чтобы было о чём поговорить вечером за партией в вист и вечерним чаепитием.
