Бестиарий спального района - страница 36

Встал как вкопанный, вплотную к Лихе. Той вдруг сделалось дурно — такого духа и она не упомнит. Сделала шаг назад, да нос в сторонку отворотила. Енто што-то. Али отмыть? Не-е-ет, болотце яво не возьметь… В печку бы, да нетути печки-то… Накормить? Да на кой ляд… Ямý и не надоть, ямý — Лиха распознала — лишь бы выпить.

— А ну-тко, сахарный, — она подпустила в голос дрожи, от какой молодцы завсегда ручными делались, — а ну-тко, ступай за мной.

И, повернувшись, собралась в землянку спуститься. Не самой же имушшество выволакивать. Котел — ён чижолый, и пень любимый тож.

— Пошла ты… — услышала старуха за спиной.

Ого! Какое ж ишшо словцо-то шепнуть? Ох, крепок русский дух, не береть яво… А вот эдак ежели?

— Налью я тебе, касатик, налью, — фальшиво пропела Лиха. — Доволен останешься, красава ты моя. Ты мне только спомогни, старой, а уж я тебя не позабуду!

Касатик, походивший на мертвеца — а и правда ведь, утопленник ён, — подал признаки жизни. Шевельнулся, в глазах блеснуло.

— Чего делать, бабка? — спросил он тусклым голосом.

— А вот ступай за мной, увидишь.

— Нальешь и еще двадцать четыре рубля мне, — объявил вуташ.

— Так а как же ж, миленький ты мой! — обрадовалась Лиха, не собиравшаяся ни поить гостя водкой, ни расставаться с денежкой, которой к тому же не имела. А хоть бы и имела — ишь, того ямý, ентого…

— Покажи, — потребовал гость. — Деньги покажи.

Старуха дунула, шепнула пару словечек, протянула вуташу пустую ладонь. Тот кивнул.

…Навьючила точно конягу. Ничего, пер, не жаловался.

— Котел ровно держи! — покрикивала Лиха. — Похлебку гляди не расплескай!

— Пошла ты… — однообразно сипел в ответ вуташ.

Сама шла с малым грузом: корзину несла, а в корзине кресало с кремнем, да мох сухой, да ложка. Да ишшо солому, на какой почивала, веревкой увязала, за спину закинула. Ничо, енто по силушке.

Шли долгонько. Зато и болотишко отыскалося — лучше старого. И ширше, и глыбже, и — старуха в землю вгляделась — не от Ржавки загубленной водица в его притекаеть, а от Гнилушки, целой покудова и невредимой. Одно худо — от аула больно далёко, да уж ничё не попишешь.

— Стой, где стоишь, — скомандовала Лиха. — Станови имушшество, да котел… как становишь-то, косорукий! Ах, чуть не расплескал! Вот так станови, вот, вот… Таперича лопату бери-кася да копай. Ага, туточки. Золотой ты мой.

Вуташ копал, старуха сидела на своем пеньке, приглядывала, покрикивала да порой жаловалась — умаялася, дескать. А и правда умаялася — вон, кожа сызнова высохши, морщинами покрымши. Эх, жизня… Да и от духа ентого што хошь усохнеть…

Ну, лишь бы выкопал. Эк ён все кое-как норовить, да побездельничать. А некогда уж, поспешать надоть — солнце-то к закату клонится.

Откопал, слава те… Теперя, жемчужный, ступёночки вытеши… лопаткой, лопаткой, ага, так… теперя, алмазный ты мой, досточки поверху настели… во-во… ну и имушшество заноси… енто вон туды станови… а енто сюды… вот, енто так…

Вот и обустроилася.

Разожгла огонь в очаге — пущай зелье подогреется. На работника своего глянула исподлобья. Нет, не то мясцо, ох не то. Дурнота-то, что ни вдохнешь, так и подкатываеть. Нет. Кабы свеженького…

Может, енто… про што Колька-охальник баял?

— Все, что ли? — спросил вдруг вуташ. — Наливай тогда. И двадцать четыре рубля давай.

Эх, дурень ты, дурень. Не взыщи, сам напросилси.

— Да как же все, касатик? — проскрежетала старуха, поводя плечами. — Ты мне ишшо знашь што должон? — Она потупила глаз. — Ну, енто… как бы сказать… уй, смушшаюся… ты мушшина-то хучь куды… а я-то, старая, без мушшины уж, почитай, сколь годков-то… ну, понял, што ль?

Она села на пень, расставила тощие ноги, стала медленно приподнимать юбку.

— На коленочки становися, милок, так оно тебе сподручнее выйдет… Побалуй бабушку…

Лицо вуташа ничего не выражало. Он долго стоял напротив призывно раскинувшейся Лихи, потом двинул кадыком вверх-вниз и сказал:

— Пошла ты…

— Ха! — торжествующе провозгласила старуха. — А на нет и суда нет. Насильно мил не будешь. Кушать жалаешь? Вон зелье мое подоспело. Не жалаешь, и не надоть. Ступай тогда, недосуг мне.

Она дунула в сторону вуташа, пробормотала скороговоркой несколько словечек, и гость молча шагнул к выходу.

Лиха выбралась вслед за ним.

— В енто болотишко не сувайси! — крикнула она вслед вуташу. — Туды ступай, откудова явилси. В тоё болотце залазь, дозволяю. Да подоле полежи, глядишь, отмоисси, вонять помене будешь. — Она визгливо захохотала.

Вуташ, все с той же неживой мерностью, зашагал и вскоре скрылся в чаще. Дышать стало полегче.

Лиха вздохнула. Кажись, все. Варево дохлебать, да и в аул. И на боковую. Вон, солнце уж почти што склонилося. А иттить-то далече… А ноженьки-то устамши…

Она повесила отворот, огляделась. Место славное, нечего тута чужим шляться. Надолго ли? Ох, чует сердечко, вскорости дальше двинуться нужда заставить… Тады уж и аул бросать… Ну да она-то, Лиха, всюду обустроится. Лишь бы лес.

Вот кабы ишшо на новый переезд не такого мертвяка заманить, а эдакого… штоб и вправду добрый молодец… Штоб и дух русский, кровь горячая, и… тово… и мясцо штоб молоденькое…

Старуха сглотнула.

Где-то далеко зарычало, потом смолкло. Лешие шалять, подумала Лиха, и ишшо кто-то. Заухало, гулко и протяжно. Викентий, определила она.

Ну, пора, не то остынет.

А што ж, решила Лиха, облизывая ложку: «Тута и заночую. Место новое, пущай духом моим исполнится».