Бестиарий спального района - страница 68
Не факт, что получится, судя по тому, как складывается жизнь в Москве…»
Так, все в сторону, надо подумать о сестре. Уже поздно, а ее до сих пор нет. Скорее всего, опять завеялась, не впервой. Значит, позвонить. И строго-настрого наказать, чтобы сообщила, как только у метро в маршрутку сядет. И тогда выходить встречать.
Потому что, уж если даже ко мне пристали… да как страшно… стоп, дура!.. то уж Лильку точно не пропустят.
Под ложечкой противно заныло. Ничего, одернула себя Маша. Взять с собой что-нибудь потяжелее. В стенном шкафу полно всяких инструментов… дядечка, что тут жил, а потом умер, а детки его теперь, значит, квартиру сдают, он, дядечка этот, видно, рукастый был… вот и подобрать молоток какой-нибудь…
Да, молоток… Лишь бы опять не скрутило… А из этих двоих, что пристали, второй — вообще как будто из фильма ужасов… Первый, кстати, тоже не подарок… Хотя… Что-то в нем есть такое…
Да стоп же! О сестре подумай, сучка!
Маша взялась за мобильный. Звонить, однако, не пришлось — пока она, млея, стояла под душем, от Лильки, оказывается, пришла эсэмэска: «Все ок, ночую в общаге».
Что ж, уже хорошо — никуда идти не надо. Ни с каким молотком.
«А Лилька, — подумала вдруг Маша, — веселую жизнь ведет. В общаге она ночует… С кем, интересно? Упускаю девочку, ах, упускаю…»
И снова накатило. Изнемогая от стыда, Маша услышала, будто со стороны, свой хриплый вопль и очнулась поверх полуразобранной постели, в чудовищно непристойной позе.
Потом стыд странным образом отодвинулся куда-то далеко. Маша равнодушно отметила: «Не удержалась. Что ж, бывает» — и неожиданно для себя успокоилась.
Привела в порядок постель, надела — от греха — пижаму, легла. Принялась, уже холодно и отстраненно, перебирать в памяти прошедший день. Чтобы понять или хотя бы попытаться понять, что же с ней произошло сегодня и что — она чувствовала — произойдет завтра. А может быть, и раньше.
Значит, с утра она маялась в павильоне, кое-как продавая якобы корейскую морковку, капусту и тому подобную ерунду. Часов в пять появился японец. Ну или полуяпонец, но японская кровь в нем очевидна, это с полувзгляда…
Потолкался у прилавка, потом отошел в сторонку. Небольшого роста, ладный, жесткие черные волосы на прямой пробор, припухшие веки, тонкие губы. Дождался момента, когда покупатели все схлынули, приблизился, глухо спросил: а красный перец?
Маша обмерла. И сразу потекла. А японец спокойно сказал: «Тосихиро. Для друзей Тоси. По-русски Антон. Приду вечером». И исчез.
Ближе к закрытию в павильон, хромая, вошел второй. Чем-то похожий на того японца, но с более плоским лицом. И вообще, явно не японец. И очень, очень страшный. Невообразимо страшный. Неописуемо.
Этот ничего говорить не стал: неподвижно уставился единственным глазом на похолодевшую Машу, простоял так минут десять, затем неразборчиво прорычал что-то и вышел.
Да, тогда Маша похолодела, а теперь ее бросило в жар. Нет, перчик пока не беспокоил, просто стало душно. Давно, говорят, здесь такого знойного лета не было… еще и пижама… а окна все закупорены…
Она встала, подошла к балконной двери, отодвинула штору, осторожно выглянула. Чего боишься, идиотка? Двенадцатый же этаж! Приоткрыла дверь. Слегка повеяло ночной прохладой.
Маша легла. Что дальше? Она содрогнулась.
Уже около десяти, сдав смену, она шла через пустырь. Собственно, даже не пустырь — просто плохо освещенное пространство, заросшее травой и пересеченное тропинками, что ведут от остановки к ее дому и к соседним.
И вот на этом пространстве появились, словно ниоткуда, те двое.
Дальше было так страшно, что вспоминать совсем не хотелось. Как в ночном кошмаре, когда на тебя надвигается несказанный ужас и надо бежать, кричать, хоть что-то делать, а не можешь пошевелить даже пальцем.
В момент наивысшего отчаяния Маша почти безотчетно полезла за дежурной пачкой сигарет и зажигалкой, которые носила в сумке так, на всякий случай. Этот случай и наступил. Она судорожно закурила и почувствовала, что стало чуть легче. Правда, снова представился окаянный стручок, и нахлынуло вожделение, но ноги все-таки пошли немного резвее.
Возможно, это Машу и спасло. А еще то, что преследователи непрерывно рычали друг на друга и оттого мешкали. И наконец спас, наверное, пьяноватый дядька, который каждый вечер неподвижно сидит на скамейке у подъезда. Когда Маша, забросив в урну сигарету, поняла, что уже не успевает отпереть дверь подъезда, и в изнеможении упала на скамейку, этот дядька как-то чудно́ напрягся, медленно встал, вытаращил глаза и испустил нечленораздельный крик.
Удивительно, но те двое остановились, и перестали рычать, и даже попятились.
Впрочем, Маша не сомневалась: это ненадолго.
Но паузой она воспользовалась — шмыгнула к двери, открыла ее и кинулась к лифту.
«Что-то, — подумала Маша, — толку от воспоминаний не видно. Не получается анализ, ничего понять не удается.
Наверное, надо разобрать, как я… в общем, не устояла… и что из этого следует… Может, тут-то и есть ключ ко всему. Но только нету никаких сил это разбирать. Ка-те-го-ри-чес-ки, как говорила бабушка.
Ладно, утро вечера мудренее, а там будь что будет».
Легкая штора балконной двери качнулась, будто ветерок подул. Глухой голос произнес:
— Я же обещал, что приду вечером…
3
Иван, хромой и одноглазый рубщик мяса, а по природе своей — абасы, дошел до последней степени озлобления. Разорвать кого-нибудь…
Кровь мощно стучала в голове, кровь пульсировала в пенисе, густая, настоящая, почти черная кровь.
