Бестиарий спального района - страница 72
Все, понял Вова. Сейчас там хрустнет, а потом этот хромой еще попрыгает, и кранты.
Стало страшновато.
Однако ничего не хрустнуло. Это во-первых. А во-вторых, из распахнувшейся двери подъезда вылетела вчерашняя девчонка — та самая, у которой вчера вечером Стеклянный так и не стрельнул закурить. Только сейчас она была не испуганная и задыхающаяся, а разъяренная. Верхняя губа приподнята, и видны острые мелкие белые зубы.
Вова прямо не узнавал себя: заробел, надо же.
От визга девчонки у него заложило уши. Что произошло в первый момент, он рассмотреть не успел. Но дальше как-то въехал в темп событий. Вот заскорузлый, жутко оскалившись, стоит на одном колене и трясет башкой, разбрасывая вокруг кровавые сопли, и девчонка целит голой ногой ему в челюсть, и урод вдруг выбрасывает вперед руку — Вове показалось, что с когтями. И поверженный желтолицый, о котором все вроде бы позабыли, взрывается, словно бомба, и оказывается рядом, и, неистово ревя, перехватывает руку врага. Зубами перехватывает. Точнее — клыками, как у тигра, Вова мог бы поклясться в этом.
Потом заскорузлого гнали пинками, и, удаляясь, доносился вой, теперь уже на три голоса. Даже красиво… заслушаешься…
Азиат и девчонка вернулись — оказывается, сумочку она бросила прямо на Вовину скамейку.
Как-то она изменилась, отметил Стеклянный. Похорошела, что ли… Высокая, тонкая, платьице еле бедра прикрывает… Глазенки — щелочки, но все равно этакая… Вон раскраснелась как… Да и понятно, после такой-то драки.
А желтолицый дышит тяжело. Ну, это тоже понятно. Однако не теряется: обнял красотку за талию, на ушко шепчет что-то… Ни стыда ни совести…
Оба синхронно мазнули по Вове взглядом — на миг стало совсем страшно — и синхронно же покачали головой. Затем улыбнулись друг другу.
— Надо же, — сказал азиат. — Как он неожиданно… А я, признаться, за ночь подрастратился… Если б не ты, даже и не знаю…
— Да ну, Тоша, — хмыкнула девчонка. — Меня бы он просто разорвал.
— Мог, — согласился желтолицый.
— Даже при том, что я-то как раз прилив сил ощущаю, — почему-то смущенно добавила она.
Азиат ухмыльнулся.
— Ну, пошли, — сказал он.
Они двинулись в сторону пустыря, словно забыв о Вове.
— А зачем, Тоша, мы лифта ждали? — спросила красотка. — Могли бы и через окно спуститься, по воздуху, правда же?
— Это, Машенька, только при необходимости, — ответил желтолицый. — А так лучше, как обычные…
Он еще что-то добавил, но Вова уже не разобрал. Услышал только, как девчонка рассмеялась.
Да и хрен бы с ними тоже, подумал Стеклянный Вова.
Он посмотрел на часы. Восемь. Пора на работу.
Встал, взял курс на автобусную остановку и, сделав первый шаг, наконец-то подумал: «Я — это я».
И как обычно, никто ему не возразил.
Глава 12
От заката до рассвета
Солнце закатилось, зажглись уличные фонари. Андрейка этого не видел, однако чуял. Вернее, даже не чуял, а кожей ощущал. Совсем еще не дряблой кожей, хотя, по правде сказать, и не такой упругой, как в молодые годы.
Впрочем, старость ни при чем, привычно подумал Андрейка. Какая там старость! Вы поживите в таких вот условиях, посмотрим на вашу кожу.
— Ох-хох-хонюшки, — пробормотал он.
Разоспался, пора вставать. А страсть как не хочется. Кости ноют, во рту кисло, в голове шумит. Перебрал вчера пива у соседа Варфоломейки, перебрал. Вот ведь, старый… нет, одернул он себя, никакой не старый — опытный… зрелый… да, зрелый… а удержу нет.
И еще, вспомнил он, под утро с соседом разругался. Вдрызг. Потому что Варфоломейка, куркуль плешивый, пиво выставлял несвежее. Только на одну бутылочку непросроченного и расщедрился, а дальше стал потчевать разливным, по всему видать, подкисшим, да еще и разбодяженным не иначе.
Андрейка почувствовал на губах горечь резиновой трубки, из которой сосали пиво; не открывая глаз, сплюнул; тяжело поворочался; ощутил под щекой что-то мокрое. «Моя слюна, — понял он, — надо же, как неудачно сплюнула»; сделал над собой усилие, продрал глаза и слез со своей полочки.
Ох… Неудачно слез — в ногу вступило, в пояснице отозвалось. Андрейка осторожно присел на порожек, осмотрелся. Что-то не то. Совсем не то.
Он покрутил круглой головой, заросшей неровным ежиком — на пол посыпался мелкий мусор, — потер глаза, еще раз осмотрелся. Батюшки!
В палатке пусто! Совсем пусто, шаром покати! Ни сметанки, ни кефирчиков, ни молочка, ни сырочков глазированных — ни-че-го! Ай-ай-ай! И холодильничка маленького в углу нет, только густая паутина в том углу. И даже табуретки, на которой еще вчера восседала продавщица Лариска, тоже нет.
Андрейка попытался вспомнить хоть что-нибудь, связанное с неожиданным опустошением его палатки, его «Коровки», его, можно сказать, дома — он ведь и правда жил тут последние два с половиной года. Попытался вспомнить, но в виски тяжко бухнуло, он сморщился и обхватил голову руками.
Одна только мысль и крутилась надоедливой мухой: гад такой Варфоломейка! Бесполезная мысль, что уж.
Ах, как стучит… и в затылок отдает… давление не иначе… Так ведь и до сердечной недостаточности недалеко. Андрейка положил руку на левую сторону груди, замер, прислушался к себе — вроде ничего.
Он немного успокоился, и голова чуточку унялась. Ага, стало припоминаться кое-что. На той неделе приходили… вроде двое… точно, сквозь сон два голоса слышались… бубнили ересь всякую, мол, будешь, Лариска, торговать… в магазине, что ли… или на рынке… да, точно, на рынке. А этим днем, всплыло в памяти, шумело в палатке сильнее обычного. Только он, Андрейка, спал пьяненький, вот и не чухнулся.
