Моя Святая Земля - страница 39
— Так мне можно поговорить с наставником Хугом? — спросил Кирилл.
Монах вздохнул.
— Следуй за мной, Божье дитя, — сказал он, посматривая на Сэдрика недобро, но этим и ограничиваясь. — Святой наставник не пойдёт сюда в такую пору: на дворе холодно и темно, а он стар и немощен.
— И я пойду, — сказал Сэдрик.
— Иди, — с отвращением разрешил монах и пошёл вперёд, освещая себе путь факелом.
Следом за монахом Кирилл и Сэдрик вышли в монастырский двор — коридор оказался лазом в невероятной толщины крепостной стене, и его для верности защищала ещё и решётка, сейчас отодвинутая в сторону. Двор, вымощенный брусчаткой, оказался обширнее, чем Кириллу представлялось. Прямо перед воротами возвышалось монументальное здание храма: горящие в чугунных светильниках огни освещали вход, запертую дверь, украшенную барельефами — крылатые ангелы держали в руках развёрнутые свитки, а над дверью, на треугольном фронтоне, слабо светился тот самый глаз, Божье Око, какой украшал и лесную часовню. Жёлтый неровный свет мерцал в высоких узких окнах, напоминающих бойницы. Всё остальное тонуло в темноте.
Другие постройки казались глыбами мрака, лишь кое-где мелькали тусклые огоньки. Монах пошёл вдоль крепостной стены, Кирилл с Сэдриком — за ним. Ночной воздух доносил запахи хлеба, навоза и каких-то благовоний — может, и ладана. Кирилл догадался, что они миновали трапезную, где братия готовит пищу и ест, хлев и какое-то культовое сооружение — или просто жильё монахов.
Проходя по монастырскому двору, никого не встретили, но Кириллу послышалось, как кто-то наверху, то ли на крепостной стене, то ли на втором этаже одной из местных построек, что-то бормотал нараспев — очевидно, там читали молитвы.
— Холодно тут, — сказал Сэдрик вполголоса.
— В лесу тебе было бы теплее, отродье! — тут же огрызнулся монах.
— Кротость и любовь, — отозвался Сэдрик со смешком.
— Не стоит злиться, божий человек, — сказал Кирилл. — Мне тоже холодно. Это что, преступление против веры?
Монах, не отвечая, поднялся на три крутых ступени и отворил дверь.
Из помещения пахнуло не благовониями, а, пожалуй, казармой — жильём многих мужчин, не отличающихся чистоплотностью и не использующих всяческие неизвестные в этом мире гигиенические средства, вроде геля для душа, шампуня или дезодорантов. Несло прокисшим потом, давно нечищеным деревенским сортиром, плохо выделанной кожей, затхлыми тряпками, дымом и, почему-то, сеном. Воздух показался Кириллу одновременно спёртым и холодным.
Они прошли длинным и узким коридором, освещённым лишь парой тускло горевших плошек. В коридор выходило множество дверей, и за дверьми стояла настороженная тишина. Проходя мимо, Кирилл слышал то чьё-то сопение, то шелест, то осторожные шаги: дисциплина монастыря, вероятно, запрещала монахам, живущим тут, выглядывать из своих комнат или келий, чтобы узнать, кто пришёл — но уж слушать-то было можно, а любопытство никто не отменял.
Коридор вывел в круглый полутёмный зал, где перед разверстым зевом вмурованной в стену печи молодой монах читал вслух о странных вещах — о том, как из сломанных небес протянулась длань цвета лучей с перстами из огня, и единый из перстов коснулся жертвенника на вершине горы. При виде вошедших чтец сбился и молчал, пока они не миновали зал и не поднялись по винтовой лестнице, узкой до тесноты, на второй этаж здания.
Кирилл крутился по лестнице и с жалостью думал о Хуге. Если он немощный, то ему, наверное, тяжело спускаться и подниматься по такой неудобной штуковине. Еду, может, Хугу и приносят, но ведь на службы в храм он должен как-то ходить?
Впрочем, Кирилл догадался, почему покои святого человека располагались наверху — тут было теплее, согретый печью воздух поднимался вверх. Одна радость, подумал он — бедному святому человеку не приходится умерщвлять плоть, обитая в холодном каменном мешке. Не позавидуешь простым монахам.
Круглый зал наверху почти точно повторял нижний, такой же высокий и сумеречный. Стены скрывали гобелены, изображающие деяния одинаковых святых, вышитых пикселями. В освещённой лампадкой нише стояла деревянная статуя крылатого ангела, держащего в протянутых вперёд ладонях деревянные языки пламени. На невысоком столике лежали книги, по виду, очень древние, в металлических переплётах, а рядом с ними возвышался громоздкий канделябр с десятком свечей. В свете свечей, в кресле, ужасно неудобном на вид, сделанном словно для куклы, а не для кого-то живого, сидел очень старый человек, а рядом с ним, на табурете, ещё более неудобном, чем кресло, устроился человек помоложе.
Кирилл тут же понял, что старик, хрупкий, сухой и лёгкий, как прошлогодний лист, с редкими седыми волосами и маленьким тёмным лицом — и есть Хуг. Белый балахон, украшенный изображением глаза Бога на кручёной золотой цепочке, выглядел на нём, как саван. Мужчина лет сорока, с бритым недобрым лицом, цепким проницательным взглядом то ли военного, то ли полицейского, тёмной с проседью гривой и рыцарской статью, видимо, был настоятелем монастыря.
Кириллу очень хотелось чувствовать себя здесь хорошо, но сердце тревожно стукнуло. Божьи люди ему не понравились. Оба. Даже святой наставник Хуг, которого уважал и любил барон Гектор.
Но Хуг обрадовался так, что даже встал со своего кресла навстречу Кириллу. Он улыбнулся, открывая несколько случайно уцелевших зубов в беззубых дёснах — и улыбка сделала его лицо очень милым. Милый дедушка.
— Здравствуйте, наставник Хуг, — сказал Кирилл.
