Рыцарь без меча - страница 186

— Ваше высочество, — начал Мариен сухо, как всегда. — Раз уж всё так повернулось, я хотел бы знать — а зачем вы сейчас держите меня здесь? Гайер ваш, и я уже ничем не смогу вам помешать.

— Не в бровь, а в глаз. Ты же умеешь рассуждать логически — подумай сам. Во-первых, ты можешь меня выдать. Окажешься в обитаемых местах — Аксиант тут же разыщет тебя, узнает, чем я тут занимаюсь… Он и так узнает об этом, только времени на это уйдёт немало.

Мариен сдвинул брови.

— Вы делаете оковы. Значит, Рэграс лишился власти над гайером?

— Друг мой, никогда не рассуждай о том, чего не понимаешь. Обрабатывать гайер и пользоваться им — разные вещи. Во-вторых, — продолжал Морбед, — как я уже говорил, ты можешь мне пригодиться. Например, как заложник. Кто знает, как повернутся события.

— Ваше высочество, а что вы намерены со мной сделать, когда… когда выполните свой план?

Морбед пожал плечами.

— Ещё не знаю. Может, отпущу тебя. А может, и убью. Лучше, конечно, второе. Ты же историк, и если останешься в живых, запишешь, как всё было. А я не люблю оставлять следов… Тебе страшно умирать?

Мариен не ответил. Некоторое время они ели молча.

— А скажи-ка мне, о чём ты думал, когда гайер начал капризничать?

— Просил Мир Неба помочь и остановить вас.

— А зачем тебе меня останавливать? Рэграс причинял тебе и твоей семье только боль.

— Никто не заслуживает предательства. Даже он.

Морбед рассмеялся.

— Ты мне нравишься. И ведь смелости хватает говорить мне такое! Ну какое же это предательство, дружок? Рэграс прекрасно знает, что заслужил смерть, и знает, что я его ненавижу. Да и ты его ненавидишь. Разве нет? — Морбед посмотрел ему в глаза и кивнул. — Ненавидишь, ещё как… Но тебя, в отличие от меня, мучает совесть за твою ненависть. Ты хотел бы относиться к Рэграсу как слуга Мира Неба — а не получается… Я прав? Что ж, дам тебе совет: для начала попробуй признаться себе в своей ненависти. Посмотри в бездну, она многому тебя научит… Но люди боятся подходить к краю. Поэтому сильнее всего любят своих мучителей и горько оплакивают их смерть. Меня это всегда удивляло. А тебя не удивляет?

— Не знаю, ваше высочество. Знаю только, что Мир Неба любит всех.

— Я читал об этом, — кивнул Морбед. — Да, это потрясающе. И ведь что самое смешное — если я сейчас стану тебя пытать, а потом сам попаду в беду, ты кинешься меня спасать. Даже жизнь за меня отдашь. Но почему? Неужели из любви?.. Ладно, мне некогда философствовать. Занимайся чем хочешь. Можешь даже думать о Мире Неба. Гайер этого не любит, оковы получатся злыми. Как раз то, что нужно. А на помощь Мир Неба не придёт, можешь не звать. Либо он приходит в самый последний момент, либо вообще не вмешивается в ход событий.

Морбед надел кожаный фартук, взял молот и опять принялся за работу. Он раскалял гайер заклинанием, придавал ему необходимую форму и заклинанием же охлаждал. Мариена быстро утомили постоянные вспышки, лязг и стук, и он ушёл в тень. Сел на камень у решётки и стал смотреть на горы.

Его поразило, как точно Морбед нашёл способ охладить его пыл. Теперь, когда он получил относительную свободу, к нему вернулось его обычное здравомыслие, и в нём бесследно погас тот порыв, который только что, в камере, заставил его всей душой обратиться к Миру Неба… Он вздохнул и опять устремил взгляд на далёкие вершины, едва различимые в ночной темноте.

К утру Морбед закончил оковы, забрал их и ушёл.

День потянулся за днём. Морбед не возвращался. Мариен был почти уверен, что он уже не вернётся. Еда почти закончилась, осталось только два сухаря. Прошло ещё три дня. Мариен съел сухари, тщательно пересмотрел все вещи в поисках провизии — но больше на площадке не было ничего съестного. Только вода — родник, бивший из скалы.

* * *

Диаманта и Эдвин с каждым днём всё острее чувствовали, как далеко их забросила судьба. Эдвин постоянно обращался к Миру Неба, прося спасти Харта, а Диаманта подолгу смотрела в окно на пустую дорогу, гадая, что происходит в Тарине и в Варосе.

Её беспокоило, что нет писем от Мариена. Он предупреждал, что уедет по просьбе Аксианта, обещал скоро вернуться — но не писал уже очень давно. Впрочем, письма могли задержаться или затеряться. Не оставалось ничего, кроме как ждать.

Утром в очередной понедельник они, как обычно, пришли к старосте на отметку.

— Писем для нас не было? — спросил Эдвин.

— Нет. Письма идут долго. Да и что вам письма? Что бы там, в Тарине, ни случилось, вам-то всё одно не уехать никуда.

К старосте подбежал его маленький сын.

— Вот, сынок, когда я состарюсь, ты будешь отмечать ссыльных… — он взглянул на Эдвина и Диаманту. — И детишки ваши тоже тут будут жить. А куда они денутся? Где родители живут, там и дети должны жить.

Эдвин с Диамантой вышли на улицу, по которой, громко гогоча, с важным видом бродили гуси. Вернулись домой. Эдвин пошёл за водой к колодцу, а Диаманта занялась обедом, но ей отчего-то стало тоскливо и тревожно. Она посмотрела в окно на солнечную дорогу и прошла в кабинет Эдвина. Книга лежала на столе, почти полностью переписанная начисто. Диаманта открыла её наугад — текст всегда помогал ей успокоиться.

...

Каждая рана заживёт, каждый страдающий найдёт покой, каждый плачущий утешится. О рыцарь, тебе хорошо знаком Мир потерь; он не оставляет камня на камне от надежд и стремлений, он отнимает у тебя самое дорогое, он втаптывает в грязь самое нежное. Он жесток и несправедлив: на просьбу он отвечает молчанием, на мольбу — суровым отказом. Это не твой дом; твоё сердце томится и терзается в нём, потому что оно знает Свет.