Паладинские байки - страница 111

Эпилог

В последний день отпуска Жоан возвращался в Корпус тем же путем, каким они с Джорхе шли здесь перед самым отъездом: от подъемника через аллею с памятниками прославленным паладинам. Был уже вечер, закатное солнце стояло очень низко, освещая только верхушки деревьев. Жоан шел аллеей не торопясь, наслаждаясь последними мгновениями отпуска, пыхал палочкой, не боясь, что его увидит кто-то из наставников и сделает выговор, что пыхает он в неположенном месте – Жоан все еще в отпуске и имеет право пыхать где хочет. По другой аллее, перпендикулярной этой, бежали кадеты в тренировочных штанах и рубашках, подгоняемые обидными окриками паладина Анхеля, лучшего бегуна среди придворных паладинов. Анхель бежал позади кадетов и, в отличие от них, ничуть не запыхался и даже не вспотел. Среди кадетов же таким мог похвастаться только четверть-сид Рикардо Вега, который бежал первым и явно халтурил из жалости к сотоварищам.

Дождавшись, когда кадеты и Анхель пробегут мимо и скроются за кустами роз и можжевельника, Жоан повернулся к памятнику Роже Дельгадо и, сняв берет, склонил голову. Надел берет, посмотрел на предка… Что-то было не так. Словно чего-то не хватало.

И Жоан, оглянувшись воровато, бросил дорожную сумку у постамента, залез на памятник и вставил под бронзовые усы Роже дымную палочку. Спустился, глянул и поднял вверх раскрытую ладонь в жесте одобрения: теперь предок выглядел как надо. Здорово похоже на дедулю Мануэло.

Довольный собой Жоан снова поклонился предку, закинул на плечо сумку и пошел в казармы.

Дела семейные

Возвращаться обратно в казармы паладинского корпуса после трех недель отпуска было как-то странно. По крайней мере такое ощущение было у паладина Оливио. Вроде бы все тут по-прежнему, ничего не изменилось, разве что потолки в казарменных спальнях заново побелены, а в мыльне железные умывальники и ванны свежепокрашены, причем в тот же унылый мутно-зеленый цвет, что и всегда. А вроде бы и что-то не так.

Этим ощущением Оливио и поделился с Робертино. Тот кивнул:

– Те же чувства, один в один. Но у меня и когда я домой приехал, было ощущение, что попал в новое, почти незнакомое место. Наверное, так всегда, когда уезжаешь довольно надолго, а потом возвращаешься. Кстати о возвращении... отпуск какой-то короткий у нас, тебе не кажется?

– Кажется, – грустно проворчал Оливио. – Ну что это такое – три недели. Ни туда, ни сюда. Вот хоть бы месяц давали, что ли...

Отпуск они провели просто замечательно, если не считать нескольких приключений, но и те пошли им скорее на пользу. К тому же Оливио нашел свою кузину, Луису Альбино, и она теперь жила в замке графов Сальваро, под заботливым крылом доньи Маргариты, матери Робертино.

У самого же Робертино отпуск немного омрачился последними днями. Ну, как – омрачился. Скорее это было из разряда неожиданных вещей, к которым пока не знаешь, как относиться.

В один из дней последней недели отпуска Марио как раз дорисовывал его портрет, так что всю первую половину дня Робертино провел в его студии, позируя в парадном мундире. К обеду решил не переодеваться – в этот день в Кесталье праздновали Сбор Винограда, местный праздник урожая, посвященный Матери, и предполагался праздничный обед, на который должна была собраться вся семья, и, конечно, гости и домочадцы тоже – в лице Оливио, Луисы и Розиты, новоиспеченной конкубины Марио. К домочадцам относились также мэтр Хоакин и мэтресса Клара, учительница Хайме и детей Хосе, а также начальник графских оруженосцев и секретарь.

Пока Марио дорисовывал, по студии шатался и Оливио, тоже одетый в мундир ради праздника. Сюда он пришел просто за компанию, от скуки, и теперь ходил по большому круглому помещению и копался в наваленных кучами набросках и эскизах, рассматривал их. Марио не возражал – он вообще очень самокритично относился к своим художествам, и потому его совсем не беспокоило, что кто-то разглядывает его неудавшиеся картины. А теперь тут еще вдоль стены с окнами были составлены все портреты семейства Сальваро, вставленные в одинаковые рамы и блестящие новым лаком – Марио решил, раз уж он сегодня заканчивает портрет Робертино, то вечером уже вывесить в галерее все сразу. Оливио, оставив эскизы, подошел к ряду портретов. Ряд начинался с прабабушки Сальваро, самой старшей из семьи. Вдовствующей донье Сальваро было без малого девяносто лет, она безвыездно жила в своем маленьком поместье в Вальдефлорес, и чтобы ее нарисовать, Марио там провел всю весну. Оливио с уважением рассматривал портрет старой доньи, до сих пор сохранившей ясный разум (недавно Робертино взял его с собой, когда ездил навестить прабабку, и Оливио удивился, обнаружив, что старушка, хоть и не ходит почти, зато очень хорошо соображает и помнит много интересного). После прабабки шел портрет самого дона Сальваро – ведь здесь были только портреты, написанные Марио, а дед и бабка Сальваро умерли еще до его рождения – от морового поветрия, прокатившегося по стране тридцать пять лет назад. Это была какая-то новая зараза, и маги с лекарями оказались перед ней бессильны, так что мор выкосил четверть населения, не разбирая, знатные то были или простонародье. Так что деда и бабку все дети графа знали только по портретам. Эти портреты висели в графском кабинете, и по ним было понятно, откуда у некоторых Сальваро такие необычные для Кестальи синие глаза – ведь отец нынешнего графа был родом из Кьянталусы. Он женился на наследнице Сальваро и принял ее имя, принеся в род кестальских наместников эти самые синие глаза и невысокий рост, типичные для кьянталуссцев. Марио постарался, изображая отца, скопировать стиль того художника, который изобразил деда и бабку, но вышло не так, как он хотел, и он потом переделывал. Сам он был недоволен результатом, но Оливио и Робертино в один голос говорили, что получилось отлично. Дон Роберто Луис Сальваро на портрете выглядел очень внушительно, строго и при этом доброжелательно. Портрет доньи Маргариты Сальваро получился каким-то совсем домашним, не парадным, хотя на нем она была в строгом платье кестальской графини, черном с белыми кружевами воротника и манжет, и гербом на груди. Может быть, потому, что Марио нарисовал ее не на фоне родового знамени, как отца и прабабку, а на фоне открытого окна, за которым виднелось море с островами Кольяри. Портреты остальных членов семьи он уже писал как ему хотелось. Так, Хосе и Кармина на парном портрете были изображены очень официально, а вот Алисия и Хайме – нет, а Доминико и Леа вообще в саду, с игрушками и цветами. Себя Марио изобразил как есть – в испачканном краской кафтане, за мольбертом. Так что по-настоящему парадных портретов было только четыре – прабабки, дона Сальваро, Хосе с Карминой и почти дописанный портрет Робертино.