Въ огнѣ гражданской войны - страница 20
Весьма типична для обрисовки той сумбурности, которая характеризуетъ сущность переложеннаго на славянофильскія ноты марксистскаго гимна, исторія «рабочей коопераціи». Опьяненіе классовымъ началомъ и «поэзіей» классовой борьбы привело къ мысли о созданіи... классовой коопераціи. Не взирая на то, что кооперація является по существу отрицаніемъ классовой борьбы и религіей междуклассовой солидарности, вожаки рабочаго движенія стали насаждать спеціально рабочіе кооперативы. Сперва кооперативы эти стали объединять рабочихъ одного или нѣсколькихъ сосѣднихъ фабрично-заводскихъ или торговыхъ предпріятій — и это еще было болѣе или менѣе понятно, имѣло свой извѣстный raison d'être. Но затѣмъ, стала проповѣдываться теорія «особенной стати» рабочаго кооперативнаго движенія, необходимость для него порвать съ «буржуазной» коопераціей, обособиться отъ кооперативныхъ организацій, стремящихся въ принципѣ къ смягченію классовыхъ противорѣчій. Такъ, постепенно пристегнули классовый ярлыкъ къ кооперативной идеѣ, органически ей чуждый и даже враждебный. Отдѣленіе рабочей коопераціи мотивировалось отчасти торгашески-буржуазнымъ духомъ, вторгшимся съ середины войны въ кооперацію общую или — какъ говорили, «городскую», но, на дѣлѣ, и спеціально-рабочая кооперація не перестала болѣть многими болячками «буржуазныхъ» потребительныхъ или кредитныхъ обществъ.
Было бы злостной ошибкой утверждать, что весь рабочій классъ, цѣликомъ и безоговорочно, далъ одни только тѣневыя пятна на свѣтовомъ экранѣ русской революціи. Нѣтъ, безспорно были и отдѣльныя попытки стоятъ на уровнѣ теоретически-установленной «пролетарской» морали, проявлялась иногда патріотическая тревога, забота объ общемъ благѣ безъ тенденціозно-узкаго толкованія этого понятія, но, къ сожалѣнію, этого рода факты тонули въ морѣ другихъ, противоположнаго характера. Вожаки проповѣдывали интернаціонализмъ, кастовый эгоизмъ, максималистическіе лозунги — и масса покорно и почти безропотно шла за вожаками, не чувствуя въ себѣ силы и рѣшимости противодѣйствовать устанавливаемой ими линіи поведенія. Позиціи захватывались максималистами почти безъ борьбы и противодѣйствія, вся атмосфера была настолько насыщена идеей «избранности» русскаго рабочаго класса, его мессіанистской роли двигателя мірового соціальнаго прогресса, что увлеченіе охватывало скептиковъ и практиковъ. Такъ сильна была волна націонализаціи фабрично-заводскихъ предпріятій, такъ модно было теченіе «вся власть — совѣтамъ рабочихъ депутатовъ» — и «верховный хозяинъ предпріятій — рабочіе комитеты». Работу, творчество, производство реальныхъ цѣнностей стало замѣнять митингованіе, безконечныя словопренія, парализованіе разговорами дѣла и т. д. Дѣятельность совдеповъ превратилась въ сплошное словоблудіе, въ потокѣ котораго тонула всякая живая мысль. Стало входить въ привычку меньше работать и больше получать, равно какъ все больше колебалось чувство дисциплины, замѣнявшееся дипломатической игрой съ заправилами рабочаго комитета. Отдѣльные фанатики, еще и до революціи ходившіе въ шорахъ марксистской догмы, увѣровали, что, дѣйствительно, наступило время «экспропріаціи экспропріаторовъ», что передъ измученнымъ эксплуатаціей прежнихъ временъ пролетаріатомъ вотъ уже открылось небо въ алмазахъ, предсказанное Марксомъ. А тутъ еще — кругомъ плясала свой дикій танецъ спекуляція, духъ легкой наживы царилъ надъ городами, какъ и надъ деревнями. Если, при этомъ, въ деревнѣ отсутствовалъ какой бы то ни было флеръ и «теоретическое обоснованіе», а попросту сказывалось голое стремленіе поскорѣе овладѣть возможно большимъ количествомъ матеріальныхъ благъ, то въ рабочихъ кварталахъ городскихъ центровъ дѣлались попытки «подвести фундаментъ» подъ подобные же позывы изголодавшагося желудка. Фундаментъ возводился, правда, мало-солидный, съ замѣной крѣпко-цементирующихъ веществъ дѣтски-наивной вѣрой въ спасительность и универсальность вульгаризированныхъ соціалъ-демократическихъ теорій.
Не подлежитъ сомнѣнію, что, слѣдуя истинному духу марксистскаго ученія, нужно было ждать, что Россія, по степени своего промышленнаго развитія, займетъ одно изъ послѣднихъ мѣстъ среди странъ, въ которыхъ можетъ начаться примѣненіемъ марксова теорія. Лѣвые с.-р. и потомъ — большевики рѣшили иначе, стали проповѣдывать смѣлый скачокъ въ свѣтлое соціальное будущее, устроенное по маркс-энгельсовскому рецепту, взамѣнъ чего, въ дѣйствительности, получился скачокъ на дно бездонной пропасти. Сопровождалось это буквальнымъ обожествленіемъ самого Маркса, канонизированіемъ его ученія, съ возведеніемъ въ религіозную догму отдѣльныхъ положеній этого ученія. Что обожествленіе Карла Маркса было сравнительно широко распространено въ рабочихъ «верхахъ», — однимъ изъ доказательствъ можетъ послужить слѣдующій маленькій, но характерный фактъ. Мнѣ пришлось случайно ознакомиться съ перепиской, второпяхъ брошенной однимъ большевистскимъ дѣятелемъ провинціальнаго типа, въ виду приближенія добровольцевъ. Среди писемъ мнѣ бросилось въ глаза одно, авторъ котораго спрашиваетъ адресата о рядѣ общихъ знакомыхъ.
— «Какъ поживаетъ нашъ славный старичокъ. Ради Маркса сообщи мнѣ, гдѣ онъ и что съ нимъ» — буквально гласила строчка письма.
Это «ради Маркса» не было случайной остротой, опиской или ироніей, выраженіе это, явно, что называется, сорвалось съ пера пишущаго, не взвѣшивавшаго спеціально выраженій въ своемъ, носившемъ чисто дружескій характеръ, письмѣ. Обожествляя Маркса, конечно, не могли критически относиться къ его ученію, подходить къ отдѣльнымъ его положеніямъ съ желаніемъ провѣрить его на опытѣ, съ внутреннимъ правомъ оспаривать тотъ или иной тезисъ.
