Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 118
Прощай, милая сестра, напиши, как только получишь мое письмо. Матушка терпит одни лишь огорчения, а твое письмо порадует ее.
Обнимаю тебя, молись за нас, и пусть благословение бога не оставит нашу семью.
Письмо юной Исабели Колон, дочери покойного Диего Колона, вполне соответствовало действительности. Прием, оказанный донье Марии, вдове вице-короля, сильно отличался от первого пышного приема, когда она, молодая и счастливая новобрачная, вступала на земли Эспаньолы 35 лет тому назад.
Санто-Доминго бурлил от негодования и возмущения: причиной этому были «Новые законы». Можно представить, как встретили колонисты Лас-Касаса, по их мнению, прямого виновника новой реформы, столь гибельной для их богатств!
Жители Санто-Доминго отказали в обычных подаяниях доминиканскому монастырю, где остановились Лас-Касас и его монахи.
— Пусть этот «апостол» питается воздухом и водой! — кричали колонисты. — У испанцев Санто-Доминго нет и корки хлеба для этого грабителя и пирата! Он лишил нас индейцев и всего имущества! Он обрек на нищету и голод наших детей! Пусть сам теперь испытает голод и нужду!
Лас-Касас решил уйти из доминиканского монастыря, не желая, чтобы из-за него монахи терпели голод. Во всем большом городе для Лас-Касаса не нашлось угла и куска хлеба!
Донья Мария, услышав от своего брата, доминиканского монаха, о бедственном положении епископа Лас-Касаса, пригласила его в свой дом, в память его прежней дружбы с ее покойным мужем.
— Я прошу вас, ваше преосвященство, — говорила донья Мария, — считайте мой дом своим. Правда, — и ее голос задрожал от обиды и слез, — этот дом теперь разрушен и пуст. Мой бедный муж, как вы знаете, умер в хлопотах о наследстве в 1526 году… И все эти восемнадцать лет я и мои семеро детей провели в такой нужде, что я должна была занимать деньги у покойного брата Эрнандо и продавать свои драгоценности. Но было время, когда те, кто сейчас поносят вас и забыли меня, низко склоняли головы и целовали мою руку…
— Не огорчайтесь, досточтимая сеньора, — утешал Лас-Касас бывшую вице-королеву Эспаньолы. — Эти люди погрязли в грехах, им чужды высокие побуждения и благородные чувства!
— Это действительно так! — воскликнула донья Мария. — Милости, полученные ими от моего мужа и от меня, забыты. И люди, которые пили и ели за моим столом, здесь, в этом дворце, теперь отказывают нам в горсти муки!
— А мне в корке хлеба! — добавил Лас-Касас. — Знаете ли вы, сеньора, что даже дети на улицах Санто-Доминго поют про меня куплеты? Они смеются над тем, что Касасу придется просить подаяние у индейцев, ибо христиане отказали ему в этом!
Голодал не только Лас-Касас, но и те сорок пять монахов, которые приехали с ним из Кастилии для работы в Чиапасе. Монахи боялись трогать припасы, что были закуплены для плавания в далекий Чиапас, так как в море страшно остаться без продовольствия.
Одна старая индианка стала собирать подаяние для Лас-Касаса и его монахов. Простые люди, и испанцы и индейцы, охотно делились с теми, кого поносили и проклинали богачи.
— Возьми, падре, — говорила старуха, принося ежедневно маисовые лепешки, овощи и плоды, — возьми, не гнушайся подаянием, ибо оно дано от всего сердца!
— Спасибо, матушка, — отвечал ей растроганный Бартоломе, — твоя маисовая лепешка дороже мне самых дорогих яств.
Хасинте всегда старался долю своей скудной пищи незаметно положить Бартоломе, уверяя, что ему, старику, хватает и половины!
Отъезд Бартоломе в Чиапас задерживался из-за того, что владельцы каравелл чинили ему препятствия: зная, что у него мало денег, запросили за фрахт непомерную сумму.
Но Бартоломе не терял времени на Эспаньоле: он выступал в Аудиенсии, требуя выполнения «Новых законов». Никто не желал подчиняться им и освобождать индейцев. Чиновники Аудиенсии направили в Кастилию протест и требование отмены реформ.
Когда Томас Касильяс в своих проповедях стал сурово осуждать колонистов-рабовладельцев, поднялась такая буря гнева и злобы среди прихожан, что пришлось прекратить всякое упоминание об освобождении рабов. Нашлись священники, которые в своих проповедях утверждали, что индейцы по природе рабы! Оба церковных капитула — и доминиканский и францисканский — запретили говорить о рабстве: «Осуждайте любые пороки и грехи, но не касайтесь вопроса об индейцах-рабах!»
Вдруг к Лас-Касасу пришла одна из жительниц Санто-Доминго, донья Солано, пожилая вдова. Она принадлежала к самым зажиточным колонистам острова: владела 200 индейцами и большими плантациями сахарного тростника.
— Ваше преосвященство, — сказала донья Солано, — проповедь падре Томаса Касильяса открыла мне глаза. Я словно прозрела! Тяжкий грех лежит на моей совести. Я скоро могу проститься с жизнью, а что я отвечу на суде господу богу? И я решила освободить всех моих индейцев, а несправедливо нажитое имущество раздать беднякам.
— У вас прекрасное сердце, дочь моя, — ответил Лас-Касас.
— Мне говорили, что вам не на что зафрахтовать каравеллу? Я помогу вам снарядить ее, а также куплю припасы для плавания.
— У меня всего триста кастельяно, сеньора, так что вам придется добавлять очень много.
— А сколько стоит фрахт?
— За фрахт по морю до Юкатана, а затем по реке Табаско до Чиапаса эти разбойники — владельцы каравелл — запросили с нас тысячу двести шестьдесят кастельяно!
— Ничего, ваше преосвещенство, я добавлю недостающие деньги.
В воскресенье 14 декабря каравелла отплыла из порта Санто-Доминго, сопровождаемая добрыми пожеланиями немногочисленных друзей и проклятиями множества врагов.
