Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 138
Францисканцы во главе с Ландой протестовали против справедливо предпринятых мною мер. Сам Ланда отправился в Мадрид, чтобы оправдаться в своих действиях перед его величеством королем и Советом по делам Индий. Но его величество был сильно удручен горестным поражением нашей эскадры при Хельвесе, а потому долго откладывал рассмотрение дела Ланды.
Теперь же его величество соизволил поручить мне назначить суд над Ландой. Виднейшие богословы Испании примут участие в этом судебном процессе.
Дорогой монсеньор! Не только от своего имени, но и от имени всех гватемальских индейцев — ваших духовных детей — обращаюсь к вам с просьбой: покинуть временно ваше уединение в коллегии Сан-Грегорио и прибыть в Мадрид. Вы знаете суровый нрав его величества; быть может, он захочет оправдать действия Ланды, что будет гибельным для наших колоний в Индии. Вы всегда были истинным другом несчастных жителей Америки, их апостолом. Ваш мудрый и убедительный голос на судебном процессе несомненно принесет успокоение нашим сердцам.
— Не думай, Антонио, что епископ Тораль сильно озабочен судьбой индейцев. Конечно, он по-своему благородный человек, не таков, как палач Ланда. Но, поверь мне, тревожит Тораля не жалость, а беспокойство о том, что истребление индейцев нанесет ущерб владениям испанской короны! И только, быть может, это и спасет моих детей… Но хватит разговоров, Антонио. Скажи Родриго, что сегодня мы едем в Мадрид.
— Сегодня, на ночь глядя, падре?
— Да, да. Пойди распорядись насчет кареты и скажи, чтобы Родриго взял самое необходимое из вещей. А я подберу документы, которые могут быть мне полезны при судебном процессе над Ландой, и письма насчет Аудиенсии в Гватемале. Иди же, да побыстрей!
Через час Антонио вернулся вместе с Родриго Ладрадой. Почтенный Ладрада держал два плаща, а Антонио и сопровождавший их слуга были нагружены подушками, покрывалами и коврами.
— Что это, дети мои? — рассмеялся Лас-Касас. — Вы, кажется, хотите упаковать меня, как старую женщину, в этот хлам? — и он ткнул посохом в груду теплых вещей. — Ну нет! Вы забыли, что я не изнеженный прелат, а старый моряк!
— Но, епископ, — возразил Ладрада, — ведь летние ночи в горах так холодны…
— Ночи холодны, вот как! Холодны для того, кто четырнадцать раз пересекал океан и три раза тонул! Холодны для того, кто исходил болота Кубы, спал на камнях Мексики, одолевал твердыни Гватемалы! Для того, кто сутками не слезал с коня! Для того, кто едва не был заколот испанскими колонистами и чуть не сожжен индейскими жрецами войны! Вы поистине развеселили меня, Родриго.
Родриго и Антонио были обижены.
— Ну, не сердитесь! Хорошо, я согласен, возьмите два плаща и одну подушку. И баста!
— А коврик под ноги? — умоляюще сказал Антонио. — Всего лишь один коврик…
— Хорошо, пускай и коврик! — и Лас-Касас посмотрел на большие часы. — После вечерней трапезы мы сразу же выезжаем. Предупредите ректора, Родриго.
…И вот снова в пути. Карета едет по тихому вечернему Вальядолиду. Когда она проезжает мимо скромного серого дома под номером семь по Calla Colon, Лас-Касас говорит своим спутникам:
— Здесь скончался шестьдесят лет тому назад, двадцатого мая тысяча пятьсот шестого года, всеми забытый Адмирал Кристобаль Колон, человек, обессмертивший себя и Испанию открытием Нового Света. И когда я подумаю о том, что назвали Америкой то, что следовало бы назвать Колумбией, горько делается на душе. Я считаю, что если Америго Веспуччи намеренно распространил мнение, что будто он первый высадился на материке, то это было бы не очень честно с его стороны…
— Ну, епископ, — перебил его Ладрада, — будьте справедливы: я слышал, что Веспуччи был достойным человеком. Да и Эрнандо Колон в своей книге не высказывает подобных предположений.
— Все равно, Родриго, такой поступок кажется мне неприглядным, хотя до нас не дошло ни одной карты, составленной Веспуччи, с названием Америка.
— Вот видите, я прав! — торжествующе сказал Ладрада. — И Веспуччи ничем не погрешил против Адмирала, тем более вы сами говорили, что они были в дружественных отношениях.
— А где похоронили Колона, падре? — спросил Антонио, желая переменить тему разговора. Он знает, что имя Веспуччи всегда вызывает раздражение у епископа.
— Ты затронул больной вопрос. Сначала его похоронили в Вальядолиде, а затем останки его тайком были перенесены в Севилью. И лишь в тысяча пятьсот сорок первом году, во исполнение завещания Адмирала, гроб с его прахом перевезли на Эспаньолу, которую он любил более всего, и похоронили там в соборе Санто-Доминго.
— При жизни метался и был беспокойным этот Колон и после смерти не сразу обрел покой, — философски заметил Ладрада.
— Жизнь Колона была полна великих дел и великих ошибок, — ответил Лас-Касас. — Но, несмотря ни на что, я всегда любил его. И мне приходилось часто защищать его и при жизни и после смерти. Вечная слава и мир его душе…
Карета выехала на старинную дорогу, которая была проложена еще римлянами, но отлично сохранилась. С гор веял прохладный ветер. Усталые от сборов, убаюканные движением кареты, уснули и Родриго и Антонио. Но Лас-Касас не спал. Каждый раз перед поездкой в Мадрид им овладевало беспокойство и тревога. Каждая встреча с королем Фелипе II — это испытание для разума и души.
Мадрид, стоящий на пустынном и безжизненном плоскогорье, далеко не так хорош, как прежние столицы — Толедо или Вальядолид. Резиденция короля Фелипе находится под Мадридом, в мрачном Эскориале, скорее похожем на крепость или монастырь, чем на королевский дворец. Что же, это вполне подходит к характеру короля! Фелипе — полная противоположность своему отцу. У Лас-Касаса не было никаких иллюзий насчет старого короля. Карлос V был грубый вояка, кажется, из 39 лет своего царствования он 37 провел в войнах. Но у него был веселый и общительный нрав, с ним легче было говорить. А с Фелипе, замкнутым, нелюдимым, как его называют в Испании — «молчальником», с каждым годом все труднее и труднее.
