Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 48
Донья Хуана с жалостью покачала головой:
— Нет, сеньор, я хорошо знаю ее высочество. Не в ее характере колебаться или менять решения. Поезжайте домой в Севилью и снаряжайте вашего пажа в путь. Мне очень жаль вас, дорогой сеньор, но все просьбы безнадежны!
Бартоломе поклонился донье Хуане и быстро вышел во двор. Сам не зная как, он добрел до ворот Альгамбры, взял своего Гермеса и вышел на дорогу.
Он долго стоял под палящим солнцем и думал, куда идти, что делать?.. Как вернется он домой в Севилью, где ждет его младший брат, которого он обязан защищать и беречь? О милосердный боже, королева сказала, что он, Бартоломе, защищает рабство! Рабов-индейцев нельзя не освободить, но ведь Алонсо не раб! Он не сумел доказать это королеве и теперь должен подчиниться королевскому закону. Как ужасны законы, действующие так неумолимо и слепо! Вот почему Фемиду — богиню правосудия — древние изображали с повязкой на глазах. Она слепа и безжалостна так же, как слепа и безжалостна королева, отнявшая у него брата…
Гермес тихонько заржал и толкнул головой плечо Бартоломе. Словно проснувшись от тяжелого сна, тот вскочил на коня и помчался по дороге в Севилью.
Бартоломе остался один
Нет бедствий среди бедствий сей жизни, равного разлуке, и, если бы изливались из-за нее души, кроме слез, этого было бы мало.
Ибн Хазм
Ночью Бартоломе был уже в Севилье. Отдав почти загнанного Гермеса конюху, который недовольно покачал головой, Бартоломе вошел в дом.
В своей комнате он зажег светильник, снял запыленную одежду и умылся. На низком столике перед кроватью чьи-то заботливые руки поставили кувшин с вином, хлеб и фрукты. Бертоломе вспомнил, что за эти два дня он почти ничего не ел.
Прежде чем лечь спать, он решил пойти взглянуть на Алонсо. Он не станет будить его, пусть спокойно спит свою последнюю ночь под крышей дома Лас-Касасов.
Но как только Бартоломе вошел в комнату Алонсо, тот проснулся.
— Прости, я не хотел будить тебя! Спи.
Алонсо покачал головой:
— Нет, я не хочу спать. Но почему ты такой мрачный?
— Алонсо, как я виноват перед тобой! Ты еще спрашиваешь, почему я так мрачен! Мужайся, но выслушай горестную весть…
— Не надо, Бартоломе, — прервал его кубинец. — Не надо, не продолжай. Я знал, что твоя поездка в Гранаду не принесет успеха. И я готов выполнить королевский приказ.
Бартоломе закрыл лицо руками и не смог удержать рыданий.
— Бартоломе, ты ни в чем не виноват! Я знал и приготовился к самому худшему — к разлуке с тобой. Но она будет недолгой. Ведь ты скоро тоже поедешь в Индию, и мы снова будем вместе с тобой!
— И ты еще утешаешь меня… Меня, который не сумел защитить и уберечь тебя от произвола!
— Иди спать, — ласково сказал Алонсо. — Тебе надо отдохнуть после бессонных ночей и безумной скачки. Помни, что завтра мы должны быть в Сан-Лукаре.
Алонсо проводил Бартоломе в его комнату и заставил лечь. Вскоре усталость и горе сломили Бартоломе, и он забылся тяжелым, беспокойным сном.
Настало утро последнего дня Алонсо в доме Лас-Касасов, который в течение почти пяти лет был его родным домом.
Все уже знали о неудаче, постигшей молодого сеньора в Гранаде, и осуждали королевский приказ.
— Вспомнили, пресвятая дева! — ворчала тетушка Мархелина у себя в кухне. — Не надо было привозить этих несчастных в Кастилию, а потом отправлять их обратно!
— И словно мы не знаем, что и теперь привозят рабов из Индии, — добавил Мануэль. — Я слышал от моего брата, который служит при дворе кардинала, что недавно некий Ролдан с Эспаньолы набил маленькую грузовую галеру сотнями индейцев, набил хуже, чем скот, прости господи, для того чтобы продавать их в Кастилии!
— Истинно говорят, что правая рука не знает, что делает левая, — сказал старый дядюшка Педрос.
— Не знает? — насмешливо возразил новый конюх, в прошлом солдат, ходивший во второе плавание. — Очень хорошо знает, ибо именно правая рука королевы подписала приказ Адмиралу привозить рабов из Индии, когда услышали, что никакого золота там нет и в помине! А теперь королева запрещает торговлю рабами, но не раньше, чем выяснив, что она не принесет выгоды!
— То, что португальцы делают с неграми в Африке, — сказал Мануэль, — то кастильцы делают и в Индии. Таков мир, и, видно, его не переделать даже добрым и справедливым людям, как наш сеньор!
— Жалко мне Алонсо, — и Мархелина заплакала. — Уж как он после Севильи попадет к своим дикарям, и не представляю себе! Привык он у нас к чистой и хорошей жизни, а там…
— Мне еще более жалко дона Бартоломе, — проговорил Хасинте. — Он после смерти старого сеньора еще не отошел, а тут разлука с Алонсо… Ведь полюбил его как родного брата наш молодой сеньор!
А в это время Бартоломе сам помогал укладывать вещи Алонсо.
— Я возьму только книги, Бартоломе, а одежды много не надо! Ведь неизвестно, что мне придется делать там.
— Как это — что придется делать? — возразил Бартоломе. — Ты будешь принят губернатором Санто-Доминго как член моей семьи! Не забудь письма, Алонсо, письма к губернатору Диего Колону, брату Адмирала. Он достойный и добрый человек и хорошо примет тебя. Непременно отдай эти письма в собственные руки, и губернатор займется твоим устройством до моего приезда.
Алонсо положил письма во внутренний карман камзола.
— А вот деньги, — и Бартоломе протянул Алонсо увесистый мешочек, наполненный золотом. — Леон говорит, что это, пожалуй, не менее убедительно, чем рекомендательные письма.
