Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 133
Подхватив сумку и фуражку, Алексей Петрович метнулся к двери. Потом назад, к столу, схватил краюху хлеба.
Вслед за ним выскочил в коровник и Петя.
— Сюда, дяденька, сюда! — позвал он, но Алексей Петрович знал лишь одно: поскорее в лес, лишь там он может чувствовать себя в безопасности.
Знакомая дыра в заборе, бревна, останки тележных колес, вот уж и конец проулка…
И вдруг:
— А ну стой! Стой, тебе говорят!
Будто сквозь туман он увидел серую фигуру рядом со спасительными кустами бузины, в руках у фигуры было что-то, похожее на винтовку. Вспомнилось: инструктор по боевой подготовке на курсах говорил, что винтовка в руках врага — это еще не смерть, а смерть — это когда ты ее таковой сочтешь. И не слова даже вспомнились, а смысл этих слов, и Алексей Петрович метнулся в сторону и понесся по кустам, не разбирая дороги.
Сзади выстрелили. Вжикнула пуля. Еще стреляли — и уже не один, а двое-трое. И тоже ломились следом, крича и стреляя. И пули продолжали вжикать рядом, сшибая ветки и кору с близких деревьев.
Перелезая через поваленную ель, Алексей Петрович зацепился сумкой за сук и упал. Сумку он все-таки успел сорвать, но вскакивать на ноги не решился: голоса слышались слишком близко, почти рядом. Он пополз в сторону, где густо стояли папоротники, и залег за пеньком, изо всех сил сдерживая запаленное дыхание.
— Он не мог далеко уйти, — произнес кто-то совсем близко пропитым голосом.
— Затаимшись гдей-то, — предположил более молодой, похоже, тот, что поджидал в кустах по-за огородами.
— Навряд. Бегает как лось. И как ты, Семен, упустил такого гуся? Экая дура, прости господи.
— Так он же не остановимшись, подлюга. Я ему: «Стой!», а он деру.
— Не иначе как мужик Стешкин приходил. За него фрицы могут дать ба-альши-ие деньжищи.
— Навряд. Стешкин мужик пожиже будет, — возразил молодой.
— Все одно: заплатили бы.
— Это верно, — согласился кто-то третий. — На это они не скупятся. А Стешку, суку, и ее выпоротка я нонче же на стене распялю.
— Конрад с тебя шкуру за это спустит, — произнес хрипатый. — Сказано было: следить за ее избой и ждать гостей, вот и следи.
— Как бы они не убегли, покедова мы тут щастаем.
Голоса стали неожиданно удаляться. Алексей Петрович приподнял голову над пеньком и увидел три серые фигуры в косых потоках солнечного света, бредущие плотной группой туда, куда он собирался бежать, да дерево не пустило.
И он пополз вправо: там, среди сосен, виднелись темные заросли можжевельника.
Глава 19
Темнело. Алексей Петрович сидел под обрывом на берегу говорливого ручья, подбирал из ладони остатки хлеба и заедал его диким луком, собранным на заливном лугу. От краюхи, схваченной им с гостеприимного стола, остались лишь воспоминания, от лука — горечь во рту. А что он будет есть завтра?
Удивительно, но раньше ему в голову не приходило, что еда станет так занимать все его мысли. Даже в голодные годы после революции не помнит ничего подобного. А сейчас он и на окружающий его мир смотрит глазами голодного человека, ищущего, чего бы такого съесть, чтобы избавиться от сосущей пустоты в своем желудке. Казалось, что эта пустота пронизывает его всего — от головы до подошв, и никакие другие мысли в этой пустоте зародиться не могут.
Алексей Петрович тяжело поднялся и направился к куче перепутанного плавника, высившегося плотиной, под которую уходили воды ручья, недовольно бормоча и всхлипывая. Он ломал ветки и сносил их под сосну, пока не образовалась приличная куча: минувшая ночь научила его запасливости и терпению. Надрав с высохшей березы бересты, поджег ее и сунул под горку хвороста, затем сел на валежину и уставился на огонь.
Рядом бормотала вода, клонило в сон…
Что-то шлепнулось поблизости, и он увидел лягушку — точно такую же, какую пытался поймать сегодня утром. Медленным движением он отвел руку с палкой назад, затем резко кинул вниз — лягушка подпрыгнула и пропала из виду. Алексей Петрович плюнул с досады и выругался. Однако неудача лишь подстегнула его охотничий азарт. Приглядевшись, он обнаружил, что лягушки там и сям выбираются из воды на берег: видать, наступило время их охоты. Еще несколько неудачных попыток кое-чему научили его и, прежде всего, — расчетливости и выдержке. Затем охота пошла успешнее: минут через десять на траве лежало с полдюжины лягушек, из раскрытых пастей которых торчало что-то серое.
Собрав трофеи, Алексей Петрович разложил их на лопухе и принялся перочинным ножиком отрезать лягушкам задние лапки: передние показались ему слишком маленькими и не стоящими труда. Делал он это медленно, преодолевая брезгливость и даже отвращение. Он брал тушки, клал на валежину и, стараясь ни о чем не думать, чикал тупым лезвием по зеленой кожице и не столько резал, сколько отрывал лапки от тела и складывал их на лист лопуха. Затем, кое как заточив прутик и насадив на него сразу несколько лапок, стал держать над огнем, переворачивая время от времени и принюхиваясь. Лапки пахли чем-то знакомым, но чем именно, он не мог вспомнить, однако совершенно точно запах был вполне съедобным, хотя и перебивался дымом.
Первый блин вышел комом: лапки подгорели, хрустели на зубах, были безвкусны и пресны. Следующую партию Алексей Петрович держал уже не над огнем, а над углями — и результат не замедлил сказаться: вкус проявился — вкус не посоленного рака, — случалось ему есть в деревне во время отпуска, покупая раков у деревенских мальчишек. Короче говоря, ничего жуткого. Даже наоборот. А с диким луком — можно считать деликатесом.
