Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 147
В нем теперь все время жила готовность куда-то бежать или идти, а при первых же выстрелах или разрывах мин, падать на землю и ползти в какую-нибудь норку, даже если поблизости никакой норки не было видно. И тогда, когда никто не падал и не полз. Но через минуту готовность эта замирала и пряталась где-то в глубине его тела, безропотно подчиняясь общей воле, и Алексей Петрович двигался в общем потоке, пока не звучала та или иная команда. Здесь все были в равных условиях — и командир и рядовой, здесь смерть могла найти человека в самом неожиданном месте. Потому что ни тыла, ни флангов — ничего не было, всюду был враг, отовсюду могли появиться танки и цепи немецкой пехоты, ударить орудия и минометы, налететь самолеты.
Удивительное дело, как майор Матов и другие командиры ориентируются в этой неразберихе, каким образом находят выход из, казалось бы, безвыходных положений. Сколько потом Алексей Петрович ни пытался описать эти дни, получался сумбур чистейшей воды — сумбур как в голове, так и на бумаге. И странно было ему, что в этой неразберихе, когда кругом то и дело гибли люди, гибли на его глазах, он не потерялся, остался жив и лишь слегка был ранен в бедро — так, ерунда, а не ранение, — а более обо всем этом говорить было нечего. Ведь не станешь описывать, как тебе было трудно и страшно и не хотелось никуда идти, а хотелось лечь и спать, спать, спать; какими бессмысленными казались иногда приказы командования, то есть все того же майора Матова, и какими незначительными результаты действий подразделений батальона во имя исполнения этих приказов. Даже находясь впоследствии все время рядом с Матовым, Задонов не мог уловить смысл происходящего, метаний колонны то в одну сторону, то в другую, когда фронт — вот он, рядышком: видны вспышки выстрелов, слышны пулеметные очереди и винтовочная трескотня. Казалось, что кто-то злонамеренный пытается избавиться от этой колонны, но более всего — от писателя Алексея Задонова, иначе зачем бы их заставляли кружить по немецким тылам, теряя людей и немногие пушки, когда один удар навстречу своим — и они за линией фронта.
Но люди делали свое дело и не роптали, и Алексей Петрович, хотя и недоумевал, тоже не роптал и делал то, что делали другие — то есть сам майор Матов, капитан Янский и красноармеец Чертков. Он пообтерся, попривык к движению, сбросил не только лишний жирок, но и совсем не лишний тоже, поджался, ноги уже не так уставали, тело все лучше слушалось его, и Алексей Петрович чувствовал себя не только физически окрепшим, но и помолодевшим, хотя оброс бородой, и в ней, как и в волосах, особенно на висках, густо просыпало изморозью первой седины.
И надо же такому случиться, чтобы при последнем броске к линии фронта шальной снаряд, выпущенный своими же, разорвался в расположении штаба, ранив майора Матова, убив капитана Янского и двоих бойцов из комендантского взвода. Этим же взрывом оглушило и Задонова, и он не видел, как уносили Матова, он помнил только, как Чертков открывал рот, склоняясь над ним окровавленным лицом, а потом тащил его куда-то, и пятки бились о неровности, а удары эти отдавались в голове тупой, изматывающей болью.
Контузия оказалась не слишком тяжелой, и Задонову понадобилось лишь несколько дней полевого госпиталя, чтобы придти в себя окончательно. Он отказался уезжать в тыл, нашел Черткова, уже причисленного к одной из воинских частей, и уговорил члена Военного совета фронта, чтобы Черткова прикомандировали к нему в качестве шофера.
Только в штабе фронта Алексей Петрович узнал от штабных офицеров, какие задачи ставились батальону Матова и другим частям, прорывавшимся из окружения, и какое влияние оказывали боевые действия этих частей на ход Смоленского сражения. Задача была примитивно простой: нарушать тыловые связи, громить штабы, внушать страх и неуверенность в противника — это для окруженцев, а для самой армии — измотать немецкие части непрерывными контратаками, обескровить их, выбить танки, остановить. Или хотя бы задержать на какое-то время, чтобы скопить резервы и поставить их на новую линию обороны за спиной дерущихся с врагом и истекающих кровью армий. Для достижения этой цели бросали в бой все, что удавалось собрать и подтянуть к передовым позициям. И надо согласиться, как это ни горько сознавать, иного выхода у командования в ту пору не было.
Там же узнал об отстранении генерала Павлова с должности командующего фронтом, а вместе с ним и многих генералов, и приданию их суду военного трибунала. Еще о том, что командующим Западным фронтом назначен нарком обороны маршал Тимошенко, а его заместителем стал генерал Еременко. Эти перетасовки мало что изменили в характере военных действий: немцы продолжали наступать, наши войска отходить под их напором, но былой паники и бестолковщины наблюдалось все меньше, бои под Смоленском продолжались, туда бросались едва сформировавшиеся полки и дивизии, ожесточение боев все возрастало, и подкрепления сгорали за несколько дней.
Пережив за неполные три недели так много, сколько не переживал еще за прошлую более-менее благополучную жизнь, Алексей Петрович, выйдя из окружения и попав к своим, почувствовал, что в нем произошла в очередной раз переоценка своих взглядов как на самого себя, так и на окружающую его действительность. Он стал более внимательным к людям, в нем исчезло, — на время или навсегда, это еще предстояло выяснить, — то благодушие и терпимость, которые подразумевали, что столь же благодушно и терпимо будут относиться и к нему самому; он стал ни то чтобы злее, а язвительнее, всегдашняя мечтательность сменилась холодным практицизмом, точно убитые им и съеденные лягушки, расстрелянные патроны по едва различимым фигурам врагов предоставили ему право на подобные в себе изменения. Бывший остряк и балагур, любитель розыгрышей, Задонов замкнулся в себе, стал сдержанным в проявлении чувств, и прошлая жизнь своя казалась ему с высоты нового опыта пустой и бессмысленной. Он был даже рад, что обстоятельства заставили его отложить писание своего романа, ибо прошлый опыт его не способствовал проникновению в человеческую сущность на такую глубину, какие позволяли теперь заглянуть туда после того, как он сам, своими глазами несколько раз заглянул в глаза смерти.
