Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 175
Василий с волнением узнал по голосу в рассказчике Трофима Чикина, литейщика с Путиловского. Вот оно как совпало, вот где довелось ему встретиться с бывшими заводчанами. Значит, погиб Громов… Жаль. И Василий молча в темноте снял кепку и сглотнул слюну, заполнившую рот.
Глава 15
Дмитрия Ерофеева, едва он представился командиру стрелкового полка подполковнику Сурену Арменовичу Акопяну, назначили сразу же командиром батареи.
— Я и одной-то пушкой еще не командовал, товарищ подполковник, а тут сразу батареей, — попробовал отказаться Димка.
— Ничего, справишься, — отмел его возражения Акопян. — Все равно больше некому командовать. Да и пушек в батарее осталось всего три штуки, а снарядов — так полкомплекта не наберется. Короче говоря, принимай батарею и воюй. Вот сержант Побудько — он там сейчас за старшего — введет тебя в курс дела. Сегодня же побывай у комбата Суровикина, за спиной которого стоит твоя батарея, согласуй с ним все вопросы взаимодействия во время боя. Сержант отведет тебя к нему. А я предупрежу по телефону, чтоб ждал. — И проворчал: — У тебя, Ерофеев, высшее образование, значит, должен уметь думать, остальное приложится. А ты: «Не командовал!» Тут, брат, многие не командовали, а приперло — и еще как командуют.
И тут же вызвал какого-то Шмуца и велел ему подобрать прибывшему лейтенанту соответствующее обмундирование. Обмундирование через несколько минут было подобрано, Ерофеев здесь же, на командном пункте полка снял с себя гражданское, натянул синие брюки-галифе, зеленую гимнастерку, перепоясался командирским ремнем, нацепил кобуру с наганом, повесил на плечо планшетку и полевую сумку, на шею бинокль, — все эти причендалы выдали ему на курсах, — и сразу же стал совсем другим Ерофеевым, встретишь — не признаешь.
Подполковник Акопян, человек невысокого роста, но широкий, с лицом, густо заросшим черным волосом, то ли отращивающий бороду, то ли давно небритый, скептически оглядел долговязого лейтенанта, поманил его к себе пальцем, и когда Ерофеев подошел к краю стола, положил перед ним листок бумаги и велел, таинственно понизив голос:
— Садись и читай!
Ерофеев сел, стал читать плохо пропечатанный текст. Это был «Боевой приказ Военного Совета Ленинградского фронта от 17 сентября 1941 года», подписанный командующим Ленинградским фронтом Жуковым, членами Военного Совета Ждановым и Кузнецовым, начштаба фронта Хозиным. Он с трудом вникал в машинописные строчки. Ему казалось, что эти строчки к нему, Ерофееву, не имеют никакого отношения, что они написаны для кого-то другого.
Прочитав, поднял голову и недоуменно посмотрел в выпуклые черные глаза подполковника.
— Прочел? А теперь вот это, — и Акопян подсунул ему маленький листок с такими же водянистыми строчками.
Сперва шли обычные: фио, должность, звание. Затем текст: «На основании приказа Военного Совета Ленинградского фронта ознакомлен с приказом о недопустимости оставления боевого рубежа без письменного приказа командования, в случае неисполнения данного приказа подлежу расстрелу на месте как паникер и изменник Родины. В чем и подписуюсь».
— Теперь подписывай.
Ерофеев обмакнул перо в пузырек, вписал в листок свою фамилию и все прочее, поставил дату: 21 сентября и аккуратно расписался, как расписывался в платежной ведомости при получении зарплаты.
Его не удивила эта похожесть, он посчитал, что так все и должно быть, хотя в книжках, которые он читал о войне, ничего подобного не описывалось. И он произнес, чтобы как-то сгладить в своем сознании это несоответствие, а более всего ту неловкость, которую испытывал за подполковника Акопяна:
— А я и без подписи не оставил бы, товарищ подполковник.
— Знаю, дорогой, знаю, — покивал черноволосой с проседью головой Акопян. — И добавил в свое и Ерофеево оправдание: — Приказ — ничего не поделаешь. — Пояснил: — У нас теперь новый командующий фронтом, генерал армии Жуков. Это тот, который отличился на Халхин-Голе. Крутой мужик. Очень крутой. — И спросил: — Семья-то у тебя есть?
— Была, — ответил Ерофеев и отвернулся.
— Эвакуировалась? — не понял Акопян.
Димка поднял голову, из бездонной глубины его серых глаз полыхнула такая нечеловеческая тоска, что командир полка в замешательстве кашлянул в ладонь, торопливо пошарил в темном закутке и выставил на стол початую бутылку водки и два стакана.
— Обмоем твое назначение, Ерофеев. — И вдруг ни с того ни с сего: — А у меня вот… сын… — голос Акопяна сорвался, он помял ладонью горло, закончил хрипло: — Два дня тому… прямое попадание снаряда…
— А у меня… у меня жена, — выдавил из себя Димка, сжимая в кулаке стакан. — И три девочки… младшей было пять месяцев всего… пять ме-ся-цев… бомба… и родителей тоже… один вот… остался…
Он со всхлипом втянул в себя водку, встал, оправил ремень.
— Разрешите приступить к исполнению обязанностей, товарищ подполковник?
— Приступай, сынок, приступай, — поднялся Акопян и, взяв вялую Димкину руку, тиснул в своей пятерне. — Держись, сынок, держись. Они нам за все заплатят. За все… Двойной и тройной платой… Мы им припомним… все припомним, сынок — мало не покажется.
Было темно, накрапывал дождь, со стороны немецких позиций слышался шум моторов, иногда мелькали тусклые огни, время от времени то там, то здесь взлетали осветительные ракеты; или вдруг возникнет будто из нечего прерывистая струйка светлячков, проплывет мимо, а потом до слуха донесется что-то похожее на ду-ду-ду-ду-ду! Странно, что наши в ответ не стреляют.
