Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 178
Как хорошо, что на ускоренных артиллерийских курсах оказались два немецких танка Т-3; по одному из них изучали уязвимые его места, по другому тренировались в стрельбе из таких же сорокопяток. Лазал в танк Ерофеев, сидел то на месте механика-водителя, то командира танка, то башенного стрелка, пытаясь понять, что видит и что думает каждый из них, двигаясь на позиции русских. А еще в свое время на курсах ОСОВИАХИМа он освоил профессию механика-водителя, поэтому может, в случае необходимости, использовать свои знания и даже передать их другим. Ничего, не боги горшки обжигают — и он, Дмитрий Ерофеев, не спасует, когда придет его время.
Ровно в половине восьмого начался артобстрел. Расчеты попрятались в блиндажи, оставив лишь наблюдателей. Ерофеев смотрел в узкую щель своего командного пункта, вздрагивал от близких разрывов, почти ничего не видел в белой пелене от сгоревшей взрывчатки, нервничал, боялся, что немцы могут под прикрытием артогня приблизиться к нашим позициям и батарея не успеет изготовиться к бою.
На КП их было трое: он да два связиста. Один сидел «на аппарате», другой в углу на снарядном ящике и, похоже, дремал.
Телефонист передал Ерофееву трубку.
— Девятый на проводе! — прокричал он в самое ухо. — Комбат Суровикин.
— Как вы там? — спросил комбат. — Не спите?
— Разве тут уснешь.
— Это, брат, дело привычки. Тут такая штуковина, лейтенант: наши под утро «языка» притащили, так он говорит, что немцы сегодня собираются атаковать наши позиции большими силами. Я по начальству передал, обещали поддержку со стороны Балтфлота. Ты, главное, смотри, чтобы они не прорывались у тебя по трамвайной линии. Там, правда, сегодня ночью саперы поработали, но чем черт ни шутит.
— Буду смотреть. Есть предложение: одно из орудий переместить на правый фланг.
— Это надо было ночью сделать, а сейчас поздно.
— У меня танк на ходу — использую его.
— Проверял?
— Проверял.
— А экипаж откуда возьмешь?
— Сам поведу.
— Это не дело. Сам ты батареей должен командовать. Пришлю тебе механика-водителя, есть тут у меня один. И артиллериста пришлю. Тоже имеется.
— Присылай.
Немцы постреляли минут пятнадцать и затихли. И никакого движения на их стороне. Минут через пять в блиндаж ввалились двое, доложили:
— Прибыли в ваше распоряжение по приказу старшего лейтенанта Суровикина. Механик-водитель младший сержант Колона и башенный стрелок Брюквин.
— Что, бывшие танкисты?
— Никак нет, — за обоих отвечал младший сержант, и званием постарше, и посолиднее. — Бывший тракторист и бывший бронебойщик. Ружье противотанковое у нас разбили, вот мы, значит, и того… вроде как безработные.
— Пушка от ПТР существенно отличается, — упрямо качнул головой Ерофеев. — Впрочем, наводчика я вам дам, а вы, товарищ Брюквин, будете заряжающим.
— Как прикажете.
— Так и прикажу… А пока… вон он танк, трупы оттуда уже убрали. Запускаете мотор и мимо блиндажа в лощинку, встаете там и осваиваетесь. Ваша задача — держать трамвайные пути и все что влево от них. Башенным стрелком к вам пойдет красноармеец Пухляков, пулеметчиком — Семичный. Командиром танка назначается сержант Колона. Учтите, сержант, что коробка передач у немецкого танка требует вежливого к себе обращения. Это вам не СТЗ. Удачи вам.
И смотрел через щель, как четверо ползли друг за другом и по одному скрывались между гусеницами танка.
Едва заработал мотор и танк сдвинулся с места, начался новый обстрел, и снаряды все гуще стали ложиться возле танка и блиндажа, в котором находился Ерофеев. Ясно, что немцы заметили возню с их танком и решили танк уничтожить.
«Не успеют», — нервничал Ерофеев, глядя, как неуверенно, толчками, движется стальная махина, переваливаясь на неровностях перепаханной снарядами и бомбами земли. Потом тяжелый снаряд ударил в угол блиндажа, выворотив бревна перекрытия, и Ерофеев, полузасыпанный землей, оглохший, придавленный чем-то тяжелым, уже не видел, как танк все-таки скатился в лощину, скрытую от немцев пологим холмом.
Очнувшись, Ерофеев почувствовал, что его кто-то тянет за обе руки, и перед глазами маячит что-то светлое — то ли кусок неба, то ли голубого огня, пронизываемого красными вспышками боли. Он собрал в кулак всю свою волю, чтобы не закричать и снова потерял сознание. Он не видел и не слышал боя, который вели батальон и его батарея с немецкими танками и пехотой. Время от времени он приходил в себя, пытался понять, где находится и почему, видел перед собой бурую стену неровно стесанной земли и узкую полоску неба над головой, пытался двигаться, но сильная боль в раздавленной ноге и переломанных ребрах вновь отбрасывала его в беспамятство.
Очнувшись в очередной раз, помня предыдущие попытки и чем они заканчивались, Ерофеев остался полулежать-полусидеть без движения, в ожидании, что кто-то наткнется на него и поможет выбраться из узкой щели, похожей на могилу. Иногда ему мерещилось, что вот уже пришли люди, чтобы засыпать его землей, а он еще жив…
Мстительно и ожесточенно долбила немецкая артиллерия. В голове у Ерофеева гудело, он плохо слышал, еще хуже соображал, каждый близкий разрыв снаряда повторялся еще раз где-то в затылке, отдавался в теле звенящей болью. Земля вздрагивала от ударов, сверху что-то сыпалось, падало, небо затянуто мглою, а рядом лежит кто-то на спине, ногами в стоптанных ботинках к нему, Ерофееву, лежит полузасыпанный, одна рука вдоль тела, другая, согнутая в локте, торчит из земли, пальцы скрючены, но главное — он, этот человек, даже не пытается освободить свое лицо.
