Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 78
— Да вот как начали бомбить… а потом немецкий десант… и все побежали… вот мы и… а другие не знаю где. И командование тоже… И карты у нас никакой нету…
— Может, отдадим им карту? — пришел на помощь Задонову Кочевников. — А то ведь так в лапы к немцам и придут.
— Да-да, действительно! — спохватился Алексей Петрович. Он вытащил из планшетки трофейную карту, поманил к себе лейтенанта, и когда тот приблизился, пояснил: — Эту карту мы у немецкого офицера взяли. Вот смотрите: вот здесь мы, а немцы вот в этой деревне — Пилипки называется. И это не десант, а головной отряд Тридцать девятого немецкого механизированного корпуса. Корпус этот имеет приказ идти на Лиозно, а эта дорога, на которой мы стоим, выйдет на шоссе в сторону Орши. Не исключено, что какая-то часть немцев может двинуться и по этой дороге. Карту эту я вам могу отдать… — произнес Алексей Петрович, смерив взглядом лейтенанта, и тот вспыхнул под его взглядом и пробормотал:
— Я, товарищ интендант третьего ранга, сейчас же переоденусь. Честное слово я…
— Да-да, вы переоденьтесь, а то ваши же бойцы вас уважать не будут.
— Я понимаю…
— Берите карту и ведите своих людей… Я думаю, на шоссе обязательно будет контрольный пункт, там вам скажут. — И, обернувшись к Кочевникову, Алексей Петрович впервые за все время отдал приказ, хотя он прозвучал скорее как просьба: — Старшина, отдайте им пулемет. Зачем нам два? А им пригодится.
И долго еще Алексей Петрович оглядывался, пытаясь понять, как повлияла их встреча на эту толпу и сумел ли мальчишка-лейтенант подчинить ее себе. Но сквозь пыль, поднимаемую колесами машины, видно было какое-то время, что толпа все еще остается на месте, а что происходит в ее темном чреве, не угадаешь.
— Да-а, лейтенантик этот, конечно, ни то ни сё, товарищ майор, — заговорил Кочевников, точно подслушав мысли Задонова. — А впрочем, кто его знает. На вид вроде совестливый. Может, и устоит. Там, я заметил, есть такие, которые верховодят, так сказать, из-под тишка. И кто из них возьмет верх, за теми остальные и пойдут. Народ, он, знаете ли, разный, — заключил Кочевников и замолчал: впереди завиднелось шоссе, и там что-то дымилось.
На шоссе дымился, догорая, грузовик. Ни вправо, ни влево не было видно ни души. Пустынное шоссе выныривало из лесу и в лесу же пропадало через пару километров. Вдали, на взгорке, виднелись крыши какой-то деревушки. Небо было чистым, белесым от зноя. Солнце, склоняясь к вечеру, пылало белым огнем.
— Ну что, товарищ майор, рискнем? — спросил Кочевников, поглаживая ладонями баранку и пристально оглядывая и небо, и поля созревающей ржи, и дорогу в обе стороны.
— А у нас есть выбор? — вопросом на вопрос ответил Алексей Петрович.
— Выбор всегда есть. Другое дело — что выбирать.
— У нас с вами, Василий Митрофанович, выбора нет: сегодня, в крайнем случае завтра, нам надо быть в Гомеле.
— Что ж, тогда поехали. А вас, Алексей Петрович, я попрошу поглядывать на небо: мало ли что. Да и вокруг тоже…
И Кочевников, выехав на шоссе, погнал машину на юг, к Орше.
Оршу бомбили. Издалека было видно, как над нею кружат самолеты, оттуда доносились частые взрывы, рев паровозов, виднелись черные дымы. Заезжать в Оршу было опасно. Да и не нужно, хотя Задонов обязан был побывать на пункте связи, чтобы связаться с Москвой и передать хоть какую-то информацию. Но что он скажет и какую информацию передаст? Как драпал вместе со всеми? О том, что видел на дорогах? Газете все это не нужно. И лучше вообще пока никак не проявляться, а двигать к Гомелю, может, там что-то да прояснится.
Оршу они объехали стороной, трясясь по разбитым проселкам. Когда же выехали на могилевское шоссе, машину повел Алексей Петрович, которого Кочевников время от времени натаскивал в искусстве вождения и кое-чему таки натаскал. Конечно, до искусства еще далеко, но по ровной дороге — куда ни шло. Тем более что Кочевников уже два дня не выпускал баранки из рук и явно устал.
По пути Алексей Петрович видел, как на левой стороне Днепра то тут, то там бойцы рыли окопы, устанавливали пушки. В лесочках прятались танки — все больше устаревших конструкций. Лишь иногда проплывет мимо, возвышаясь над кустами, массивная покатая башня тридцатьчетверки или еще более массивная КВ.
«Может, здесь остановят наконец немцев», — думал Алексей Петрович, но то, что он видел и пережил под Витебском, да и дымы пожарищ, поднимавшиеся на западе, охватывая полукольцом горизонт, особой уверенности в него не вселяли.
Но более всего он пытался разобраться в себе, в том, что изменилось в нем после панического бегства, но особенно — после выстрела в немецкого офицера. Он, никогда ни в кого не стрелявший, не убивший даже курицы, сегодня утром убил человека. Пусть немца, фашиста, пришедшего на его землю убивать, в том числе и его, писателя Задонова. И все-таки человека. И не обнаруживал в себе ни раскаяния, ни сожаления, ни удовлетворения — ровным счетом ничего: пустоту, провал, какие бывают после тяжелой болезни. Если верить тем, кто это испытал. А он испытал нечто другое — войну. Пусть лишь ее краешек, малую частичку, но все-таки войну. И не только как созерцатель, свидетель того, как воюют другие, но и как ее непосредственный участник. Может, война есть аналог тяжелой болезни? Что-то вроде эпидемии гриппа в самой тяжкой его форме? Но там… там — стихия. Еще не познанная, не управляемая. Как когда-то таковыми были оспа, чума. В этом все дело. А война? Познанная она или нет? Говорят: продолжение политики, только другими средствами. А политика — это что?.. А-а, черт! Лучше всего вообще об этом не думать. Как наверняка не думает об этом Кочевников, который считает, что он всего-навсего исполнил свой долг. И ты, худо-бедно, свой. А впереди еще — о-ё-ёй сколько.
