Вересковая принцесса - страница 117
Господин Клаудиус покраснел как девушка.
— Она согласна, моя юная Леонора, — сказал он тихо и немного неуверенно. — Она утверждает, что любит «старого-престарого господина».
Я ещё крепче прижалась к нему.
— Э-э-э, господин Клаудиус, я совсем не об этом, — энергично запротестовала Илзе. — Хотела бы я посмотреть на такую, которая тут же на месте не сказала бы «Да» и «Аминь!». Но… многие люди, которыми вы командуете, как они проникнутся уважением к такой маленькой женщине, которую вы сможете носить на руках по всему дому!
Он тихо рассмеялся.
— Они проникнутся уважением, когда увидят, как «маленькая женщина» командует главой дома… А теперь, фрау Илзе, собирайтесь — утром мы едем домой — невеста должна возвратиться только в вашем сопровождении.
Илзе вытерла глаза уголком фартука.
— Но что станет с Диркхофом за это время, господин Клаудиус? Вы не представляете, в каком состоянии я нашла его тогда по возвращении! — сказала она колко.
Хайнц смущённо почесал за ухом и робко поглядел на свою строгую сестру. Но я подскочила к нему и схватила его за руки.
— Хайнц, злой Хайнц, разве ты меня не поздравишь?
— Ах да, принцесса; но мне также и жаль; ведь там — нет пустоши!
Эти записки я начала спустя два года после свадьбы. Рядом с моим письменным столом разместилась плетёная колыбелька, в которой среди подушек посапывал мой прекрасный светловолосый первенец. Я хотела записать мои переживания для этого маленького чудесного создания, на которое я всё время смотрела с удивлённым восхищением… После него в колыбельке спал ещё один роскошный парень с тёмными локонами и громким голосом, а сейчас она занята Леонорой, единственной дочуркой Клаудиусовского дома — я замужем уже семь лет. Я сижу в бывшей комнате Шарлотты. Тёмные шторы исчезли — комната залита солнцем, и по ковру, мебели и стенам рассыпаны розовые букеты, нарисованные и вышитые, а на подоконниках пышно растут цветы. Леонора спит, прижав кулачок к щеке — в комнате так тихо, что я слышу жужжание мухи. Внезапно дверь распахивается, и вбегают они, два наследника дома Клаудиусов.
— Но мама, ты пишешь слишком долго! — укоризненно восклицает блондин. — Мы хотим попить простокваши в саду — тётя Флиднер уже там, и дедушку мы тоже привели.
Я смотрю ему в лицо с радостным трепетом — он растёт как на дрожжах; но боже, что будет с моим авторитетом, когда он станет выше матери на целую голову? Маленький брюнет вытягивается на цыпочках, кладёт мне поперёк рукописи верёвку толщиной в палец и тонкий прутик и просит своим глубоким, искренним голосом:
— Мама, сделай хлыстик!
— Идите пока в сад, — говорю я, пытаясь делать почти невозможный хлыст. — Мне надо ещё написать про тётю Шарлотту.
— И про Паульхена тоже? — после моего «да» они снова выбегают и вприпрыжку мчатся вниз по лестнице.
В день после моего возвращения с пустоши Шарлотта уехала из Клаудиусовского дома, чтобы поступить в институт; через некоторое время юный Хелльдорф уехал в Англию — он просил Шарлоттиной руки и получил отказ. В письме ко мне она призналась, что в своём высокомерии слишком плохо обращалась с ним, а поскольку она упала со своей предполагаемой высоты, то теперь и вовсе не собиралась давать волю своей склонности. Мы не хотели, чтобы она после завершения учёбы уехала в услужение к чужим людям — по нашим просьбам она вернулась в Клаудисовский дом и стала преданной, любящей тётей нашим детям. Имя Хелльдорфа никогда не слетало с её губ, хотя она, как и мы, часто бывала в доме старшего учителя. Потом началась война 66 года. Макс Хелльдорф был призван в армию и тяжело ранен при Кёниггретце… Через час после того, как смертельно бледный учитель принёс это весть в наш дом, Шарлотта в дорожном костюме зашла ко мне в комнату.
— Я еду сестрой милосердия, Леонора, — твёрдо сказала она. — Объясни дяде мой поступок — я не могу иначе.
Эрих был в отъезде — я отпустила её с радостью. Через четыре недели пришло длинное, дышащее счастьем письмо, подписанное Шарлоттой Хелльдорф… Полковой священник обвенчал выздоравливающего и его верную сиделку… Сейчас молодая пара живёт в долине Доротеи — Хелльдорф стал доверенным лицом фирмы Клаудиус — и с тех пор как Паульхен впервые открыл свои большие глаза, Шарлотта больше не понимает, как могут люди, приходящие в мир с равными правами, разделяться на высокорождённых и презираемых.
Ах, я слышу твёрдые шаги на лестнице — значит, контора уже заперта… Я пишу дальше и делаю вид, что не слышу, как он идёт — мужчина, который мне всё прощает. Я постоянно его поддразниваю, он хватает меня и над моей головой говорит моему отцу извиняющимся тоном:
— Она самое старшее и самое озорное моё дитя!
Мой отец кивает с рассеянной улыбкой — он до сих пор ужасно рассеян, мой милый папа, но мы его носим на руках, и его последнее исследование произвело фурор в научном мире. Возможно, в этом заслуга его внуков — они могут шуметь в отреставрированной библиотеке сколько захотят, им можно карабкаться к нему на колени, когда он пишет. Его положение при дворе ещё более упрочилось, и принцесса часто бывает в Клаудиусовском доме; но портрет Лотара занавешен тёмной шторой, а дверца за шкафом в «Усладе Каролины» наглухо замурована.
Высокий, стройный человек тихо заходит в комнату, склоняется над колыбелькой и смотрит на свою спящую дочурку.
— Удивительно, как она похожа на тебя, Леонора.
Я гордо вскакиваю, потому что он говорит это с восхищением во взгляде… Отброшены перо и рукопись — в них невозможно отобразить солнечное счастье вересковой принцессы!
