Благородный дикарь - страница 25
– Ставлю две гинеи, что петлю он не достанет по меньшей мере еще минуту!
– А я пять фунтов…
– Хрю-хрю-хрю…
И в этот момент Гаррет почувствовал, что скользит назад. Выругавшись, он плотнее сжал коленями холодный камень шеи, но скольжение не прекратилось. Отчаянным рывком он опять попытался ухватиться за веревку и почти поймал петлю, но в этот момент Чилкот закричал:
– Черт побери, Гаррет, кто-то скачет по дороге! Должно быть, Кроули позвал констебля или еще кого-то!
Проклятье!
Все произошло в одно мгновение. Перри перестал изображать поросенка и с воплем метнулся к ближайшему амбару; Чилкот схватил ведро с краской, швырнул в канаву и бросился наутек, петляя словно заяц; обе пьяные девицы, не переставая пьяно хихикать, свалились с пьедестала, а Хью и Одлет разбежались в разные стороны.
Гаррет остался один: стоя в полный рост и прижимаясь к шее каменного коня, с веревкой в руке – и чувствовал, как ноги неотвратимо соскальзывают к бедрам короля.
Наконец и он услышал топот копыт в темноте, и он неотвратимо приближался.
Гаррет прижался щекой к холодному камню и выругался, поскольку сразу понял, кто всадник, еще до того, как тот появился из ночной тьмы. А тот уже осадил вороного возле пьедестала, даже не взглянув вверх, и скомандовал:
– Все. Вечеринке конец: можешь спускаться!
Ну конечно, Люсьен – любезный братец, герцог Блэкхит.
Утро для Гаррета наступило далеко за полдень: разбудила кукушка где-то за окном.
Голова гудела. С трудом разлепив веки, он увидел, что полог кровати почему-то медленно вращается. Погрузившись в состояние полудремотного отупения, которое всегда наступало после ночи беспробудного пьянства, он наблюдал за медленным кружением тяжелых складок штор и мельканием малинового шнура с кисточками, до тех пор пока его желудок не ответил приступом тошноты.
Пытаясь справиться с ним, Гаррет глубоко вздохнул, и голова тут же откликнулась резкой болью. В горле так пересохло, что даже воздух проходил с трудом. Да и чего еще можно ожидать после очередной разгульной ночи? Но если бы болела только голова: ныла каждая клеточка тела. Он выругался и натянул простыню на глаза, пытаясь укрыться от яркого дневного света и вспомнить события прошлой ночи.
«Ку-ку, ку-ку, ку-ку…»
Приложив к вискам пальцы, он напряг память.
Пурпурные яйца.
Ага, теперь вспомнил, по крайней мере кое-что… Вроде бы это была статуя, и они красили яйца коня в малиновый цвет. А потом явился Люсьен и все испортил.
Гаррет с трудом сел в постели. Слабый луч света пробивался сквозь щель между шторами полога, и он поморщился, не желая – и не находя в себе сил – видеть даже его. Черт побери, как же плохо! Со стоном повернув голову, он смахнул с подушки какую-то веточку – похоже, принес в волосах. Ага! Теперь вспомнил, почему у него все болит. Когда появился Люсьен, Гаррет все-таки свалился со статуи, и все из-за чертова Чилкота и его проклятого ирландского виски. Оно и слона свалит, это виски. Впрочем, смотря сколько выпить… Он даже не помнил, как шмякнулся о землю. И уж конечно, не помнил, как оказался дома: скорее всего Люсьен взвалил его на спину своему Армагеддону и привез в замок.
Гаррет потер кулаками глаза и провел рукой по взлохмаченной шевелюре, частью еще собранной в косицу, частью прилипшей к шее, а в основном неряшливыми липкими прядями свешивавшейся на лоб и глаза. Возле уха обнаружилась засохшая грязь, и пока отдирал ее пальцами, головная боль еще больше усилилась.
– Господь милосердный! – простонал Гаррет и дернул шнур звонка.
Хорошо вышколенные слуги тут же принесли и наполнили водой ванну, а камердинер Элисон вытянулся в ожидании приказаний.
Гаррет окинул себя взглядом. Он так и спал в чем был. От элегантного костюма осталось только воспоминание. Тонкая батистовая сорочка коробилась от засохшей грязи, и на ней не хватало нескольких пуговиц. На бриджах отсутствовала одна пряжка, а на правом колене зияла дыра. Фрак, который доставили от портного только на прошлой неделе, был безнадежно испорчен. Мало того, он так и завалился в постель в туфлях!
Ну Люсьен, ну красавчик. Швырнул братца на кровать, даже не потрудившись хотя бы снять обувь, не говоря уж об одежде. Гаррет, ужасно разозлившись, рывком вскочил с постели – и едва успел схватить ночной горшок: его скрутил жесточайший приступ рвоты.
А за окном по-прежнему куковала проклятая кукушка, но выводила его из себя не птица, а Люсьен, хотя он и буркнул, с трудом поднимаясь на ноги:
– Заткнись!
Ну почему он вечно вмешивается в его жизнь? Люсьен, который никогда не умел и не желал веселиться, запрещал это делать другим.
Гаррет ступил в ванну и, погрузившись в благословенную воду, подумал, как было бы хорошо, оставайся старшим Чарльз…
Он мог бы унаследовать титул и успешно руководить поместьем, тогда как Люсьену с его диктаторскими замашками больше подошла бы служба в армии. Чарльз был хоть и джентльмен до мозга костей, но умел радоваться жизни, а в Люсьене погиб военачальник.
Гаррету было несвойственно грустить, но сейчас у него защемило сердце. Всего на год старше, брат был для него всем: другом, союзником, наставником, примером – и в то же время эталоном, в соответствии с которым он оценивал все свои поступки.
С Чарльзом можно было лазить по деревьям, устраивать скачки. Как и сам Гаррет, Чарльз не мог усидеть на месте. Вернувшись из университета, он пробыл дома всего два месяца, а потом, получив младшее офицерское звание, ушел в армию и навсегда покинул замок.
Лучше об этом не думать: сколько ни тоскуй, его не вернешь, – а вот о мисс Пейдж подумать стоило.
