Надсада - страница 137

– Ты – молодчина, Володя. Надо искать талантливых людей именно среди молодежи. У них по-иному устроено мышление, они не закомплексованы, взгляд на окружающее имеют свой собственный. И главное – хотят нового дела. Нового – в смысле, не похожего на все предыдущее, что было до них. Вот и с дочерью ведем беседы о том же: они, Володя, выросли в перестроечное время и думают совсем по-другому, нежели мы.

– Ты сам потолкуй с ним, а то я в каких-то чисто специальных вопросах плохо разбираюсь. Потом скажешь свое мнение о парне. Но мне он очень нравится.

– Это, Володя, главное. Ты, я думаю, сам не хуже меня разбираешься в людях.

Когда вошли в дом и взору их предстали полотна художника Белова, то столичный гость остановился то ли в недоумении, то ли в удивлении:

– Так я же знаю ваши работы, Николай Данилович. Творческий Петербург о них только и говорит. То-то мне показалось лицо Ивана Евсеевича знакомым… Вот он, живой…

– Аще как живой и в живых пребывать буду, – подскочил оказавшийся рядом Воробьев. От… и – до…

– А это?.. – в восхищении остановился у портрета Людмилы Вальц. – Какая сила, какой поток красок, какая экспрессия – чудо! Чудо!..

– Ты, Володя, забери портрет и передай по назначению, – обратился Николай к брату.

– Вот он и передаст – ему скоро возвращаться в Питер. Упакуем как надо, увяжем и – погрузим вместе с сопровождающим. И еще кое-чего подбросим. Возвращаться ему удобнее на поезде – по крайней мере мне это так представляется, – нарочно выделил характерное словечко Виталия. – Ты, Алексеевич, не торопись в столицу (с некоторых пор он обращался к Виталию по отчеству). Мы еще не все осмотрели, не все вопросы обсудили, да и в тайге тебе надо побывать: подержать колот в руках, пособирать ягод; может, махнем и на охоту.

– Да я, Владимир Степанович, всей душой, – по-мальчишески покраснел парень.

– И – добро.

Виталию все больше нравился и сам Белов: его манера держаться с ним, эти глухие присаянские места, коснулся которых лишь маленьким краешком, но уже предчувствовал встречу с чем-то доселе им невиданным – большим и прекрасным.

Нравилась ему и девушка, а он – ей. В такие годы утонченнее слух, зрение, ощущения. Молодые люди словно случайно оказывались рядом: он о чем-то ее спрашивал, она отвечала, и наоборот.

Всласть наговорился он в тот день и с художником, сам в юности увлекающийся живописью (Белов в это время ездил по своим делам).

И Николаю было интересно поговорить с молодым человеком из Северной столицы, который уже что-то видел, в чем-то разбирался.

– Я не понимаю живописи для избранных, – говорил Николай. – Ее просто нет в природе, как нет для избранных литературы, музыки, той же архитектуры. «Боярыня Морозова» Сурикова, «Война и мир» Толстого, «Полонез» Огиньского, храм Василия Блаженного Постника Яковлева – правда, здесь существует несколько версий относительно авторства, – одинаково близки человеку простому и какому-нибудь искушенному эстету.

– Однако она существует.

– Не спорю, так же не собираюсь спорить, что будет существовать и впредь, имея своих ярких представителей. Меня, например, поразили скульптурные миниатюры бурятского художника Даши Намдинова, но это выдающиеся мастера. Мировая, в том числе и русская, реалистическая школа во все времена изумляла, заставляла обращать на себя внимание огромное количество людей, воспитывала прекрасный вкус, приподнимала человека в его духовном совершенстве, представляла из себя высшие образчики творчества. Но никакими подобными качествами не обладают и ничему хорошему не учат иные образчики современного модерна. Разве что ярко выраженному индивидуализму, который нередко указывает на отклонения в психике человека. Может быть, вы мне ответите, почему на него так падка молодежь?

– Мне представляется, что вы молодежи и не знаете.

– Да, папа, не знаете, – подтвердила находящаяся тут же дочь.

– ?..

– Да-да, не удивляйтесь и не судите меня за излишнюю резкость.

– Вашу резкость я списываю на счет вашей молодости.

– Благодарю вас, Николай Данилович. Но молодость здесь ни при чем. Просто мы должны пройти свой собственный путь – пусть даже через отрицание, ведь и вы когда-то были молодым и тоже были подвержены отрицанию?

– Не спорю. Однако у нас были хорошие учителя, а старая профессура, к сожалению, уходит (недавно он узнал, что его старый учитель Стеблов умер).

– Мне представляется, что ваше поколение и не стремится в художнические вузы, чтобы занять освобождающиеся места старой гвардии профессоров… Или может быть я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – в некотором замешательстве отвечал Белов. – Причина? Извольте. В последнее десятилетие повсеместно в образовании – в общем и специальном – произошло катастрофическое принижение роли учителя вообще: зарплатой, статусом, уважительностью к профессии со стороны государства и общества, пониженным спросом на подготовленных специалистов. Пойти в профессуру и колотиться за гроши – без должного уважения и к своему месту учителя, и уважения к тебе со стороны общества, государства, знаете… как бы поточнее выразиться… Непродуктивно, что ли… Почти бессмысленно.

– А как же мы, молодые? Кто нам передаст те единственные, выверенные временем, высокие знания о профессии, о подлинном искусстве, которые мы жаждем получить? Выходит, что ваше поколение нас просто предает? Ведь вам в свое время ваши учителя передали свои знания и ваше поколение в долгу уже перед ними?..

– Кто? – повторила за парнем Наташа.

Николай только глянул в ее сторону, но ничего не сказал. Встал, прошелся по комнате, остановился перед Виталием.