Золото Удерея - страница 78
Чуть не опрокинутый тяжелый, из сосновых плах, стол с грохотом опустился на полы. Покатились слетевшие чашки, и огромный медный самовар покатился, поливая кипятком добела выскобленные полы. Из-за шторки кутьи высунулась и спряталась испуганно кухарка. Гости, не шелохнувшись, сидели.
— Не гневи Бога, хозяин, добром прошу, — произнес чернобородый, продолжая сверлить взглядом надвигавшегося на них Никифорова.
— Не тебе Бога поминать! Вон из дома! Вон! — бешено заорал, тряся кулаками, и вдруг осекся.
В распахнувшейся двери появилась его дочь Анюта, ее глаза были наполнены слезами, губы дрожали. Прислонившись плечом к дверному косяку, она смотрела на отца. Тот в недоумении на нее.
— Ты пошто здесь? — прохрипел он. — Ты ж, энтово, пропала…
— Не пропала я. Живая. За Федором я, по своей и по божьей воле, выгонишь его, следом уйду.
Молодой встал и, поклонившись в пояс растерявшемуся Никифорову, сказал:
— Не серчай, что вышло так, но, обычаи соблюдая, пришли мы твоего благословения просить, отец. Можешь отказать, выгнать — все одно вместе уйдем.
Анюта, метнувшись от дверей, встала рядом с Федором. Встал громадой за их спинами и чернобородый.
— Глянь в окно, купец, сколь товару тебе в подарок от жениха.
Он машинально поглядел в распахнутое окно и увидел, как в раскрытые ворота его просторного двора въезжают, один за другим, возы. Наметанный глаз сразу определил, что в возах мешки с мукой и сахаром, тюки тканей, ящики с посудой и прочим товаром. Чернобородый, выйдя вперед, хитро подмигнул Федору и Анюте. Он тоже смотрел в окно, где закипела работа, — грузчики уже дружно разгружали первый воз, укладывая товары к дверям амбара. Заметив в окне чернобородого, один из них крикнул:
— Семен, куды складывать-то, не на землю ж?
Семен вопросительно посмотрел на Никифорова.
Тот, мотая головой, все еще сжимая и разжимая здоровенные кулаки, не отводя глаз от происходящего во дворе, вдруг рявкнул:
— Куды ты, растяпа! То ж мука, не трожь! Васька, раскрывай хлебный анбар!
Стоявший чуть в стороне, как бы ни при чем, кряжистый мужик в синей косоворотке, кивнув, быстро побежал к амбару, весело звеня связкой ключей в руке.
— Так что, Иван Авдеич, каков твой ответ молодым будет? — повернувшись от окна к купцу, спросил чернобородый.
А он и ответить ничего не может, потому как во дворе мешки с мукой рвутся в руках грузчиков, и сыплется белая крупчатка в грязь, и топчут ее ноги мужицкие… А из распахнутого амбара выползает весь в крови Иван Косых и, грозя ему в окно кулаком, кричит:
— Не замай меня, Авдеич, не замай, кровушкой своей умоешься!
— Пошли вон! — прошипел он чернобородому. Повернулся к нему, а его и нет, а вместо него стоит Матана, и в руках нож окровавленный.
— Сполнил я твою просьбу, Иван Авдеич, за это хочу твою душу забрать, моя-то бросила меня… — и ближе, и ближе идет.
А он, как прирос ногами, двинуться не может, и тогда закричал он… И проснулся. Весь мокрый, и зубы мелко стучат. Дотянулся до приглушенной лампадки, трясущимися пальцами добавил свет и. увидев в дверном проеме жену, со свечой в руках, чуть не рухнул без памяти.
— Что с тобой, Иван, ты так кричал…
— Ничё, иди спать, дура, напугала до смерти! — заорал он на жену.
Никогда раньше не слышала она от него такого. Строг был, но чтобы вот так грубо, никогда…
«Плохо дело», — подумала она и тихо ушла, не проронив ни слова.
Никифоров уже так и не уснул до утра. Думы, одна тяжелее другой, не давали ему покоя. Он почувствовал опасность. Страх, пришедший к нему, во сне не покидал его, как он ни старался. Только приличная доза спиртного заглушила, не опьянив, но вернув ему способность действовать. А действовать он решил без промедления. С утра, едва солнце взошло, прошелся по своему двору. Посмотрел амбары, конюшню, велел готовить лошадей и направился в заезжую избу на Комарихе. Там за завтраком и встретил Пелагею Уварову.
— Доброе утро, Иван Авдеич! — приветливо встретила она.
— Доброе, доброе, — ответил Никифоров.
— Чего так рано-то, не спится?
— Хозяйство большое, ему присмотр нужон.
— Так у вас приказчики есть, аль не справляются?
— Справляются, справляются, я нерадивых работников не держу. Сегодня по приискам собрался проехать, заодно провиант кое-какой твоему поручику завезти надобно на зимовье.
— Иван Авдеич, а не возьмете меня с собой?
— Отчего не взять, свидитесь, поди, соскучилась?
— Ой, спасибо!
— Тогда собирайся. Только учти — верхами едем. Сможешь?
— Отчего нет, я ж деревенская, — подхватилась Пелагея, оставив свой завтрак нетронутым.
— Да ты поешь, дорога-то дальняя, успеешь собраться.
— А он там ждать вас будет?
— Конечно, уговор об том был, — соврал Никифоров.
— Тогда я быстро. Я мигом. — И, сияя обворожительной улыбкой, Уварова поспешно ушла.
— Я заеду, — сказал вслед Никифоров, проводил взглядом ее ладную фигуру и оправил руками бороду.
«Хороша, чертовка! Вот тут-то ты мне и сгодишься, красотка. Вовремя про тебя вспомнил. Вовремя и к месту. Чем не причина для моего приезда! Уговорила баба, соскучилась, вот и пришлось, бросив дела, ехать к вам. Почему не сделать приятное хорошему человеку», — прокручивал в голове свои мысли Никифоров.
Через час они уже были в пути. Никифоров хорошо знал дорогу, но поехали напрямую, через Шанежную гору, старательской тропой. Он хотел приехать раньше, чем экспедиция доберется до зимовья, встретиться с Косых и уговорить его скрыться. Еще вчера Коренной рассказал ему, что перед самым отъездом Пахтин сказал о том, что Федька Кулаков к убийству Соболева непричастен. Слишком поздно он спохватился.
