Австрийский моряк - страница 119
***
Тем не менее, умирающая война и умирающая империя все еще могли изредка конвульсивно содрогнуться. 28 октября U26 получила приказ выйти в море (с лишь наполовину заполненными топливными цистернами) - для разведки за возможной высадкой союзников в эстуарии Дрины. Приказ был только наблюдать, и не вступать в бой с противником, если только нас не обстреляют. Следующие четыре дня мы курсировали вдоль Албании, не увидев ничего, кроме нескольких аэропланов и французского эсминца. А потом на нас налетела испанка: пять человек слегли с высокой температурой и страшными спазмами.
Теперь нас стало слишком мало, чтобы без труда управлять лодкой, да и в любом случае пропал смысл продолжать патрулирование, поскольку сломался радиопередатчик. Мы взяли курс на Бокке и добрались до Пунто д'Остро утром четвертого ноября. Моросил лёгкий дождик. На берегу было тихо. Форты не ответили на наши сигналы, и никто не вышел сопроводить нас через минные поля. В итоге мы потеряли терпение и пошли сами — без особого риска, ведь уже несколько месяцев в разминированных проходах не ставили новые мины, и сеточные барьеры были открыты. Пара человек в молчании наблюдала за нами с форта Мамула, не отвечая на приветствия.
Картина в заливе Игало действительно была очень странной. Шлюпки военных кораблей сновали туда-сюда через Кумборский пролив, прибывая полными и возвращаясь пустыми, а море у железнодорожной станции в Зеленике было темно-синего цвета с вкраплениями серого. Сначала я испугался, что начался очередной мятеж, но когда осмотрел толпу через бинокль, то увидел, что она явно организованная, но как-то странно, в куче, словно рой пчел. На дозорном катере, высаживающем людей, развевался незнакомый флаг: горизонтальные полосы голубого, белого и красного цвета.
То же знамя реяло на военных кораблях, стоящих на якоре в заливе Теодо. Когда мы прибыли к причалу в Дженовиче, стоянка подводных лодок оказалась пустой. Четыре субмарины были пришвартованы у причала под тем же самым странным флагом, но на борту никого. В серой ноябрьской полутьме команда пришвартовала нашу лодку, и мы с Белой Месарошем пошли к зданию канцелярии. Оно оказалось пустым и с закрытыми ставнями, как заброшенная железнодорожная станция. Дверь была заперта, на ней висела пришпиленная кнопками листовка. На ней мы прочитали:
2 ноября 1918 года
Все бывшие австро-венгерские подводные лодки переданы в управление Сербско-хорватско-словенского государства. Неславянскому личному составу следует отправиться домой любым доступным способом.
подписано Г. фон Траппом за императора Карла
Мы молча стояли, как нам показалось, несколько минут. Наконец-то это случилось: конец войне и конец Австрии. Как у человека, которому отрезали ногу, но все еще чувствующего свои пальцы, до меня не сразу дошло: это ещё и конец императорского и королевского австро-венгерского военно-морского флота, где я прослужил всю жизнь.
Мы так же молча пошли назад к U26 у пристани, погруженные в собственные мысли. Но за углом канцелярии мы столкнулись с отрядом вооруженных матросов во главе с фрегаттенлейтенантом. Это был Антон Броквиц фон Подгора, второй минный офицер легкого крейсера «Новара». Он служил под моим командованием еще кадетом, когда я до войны командовал миноносцем.
— Доброе утро, Броквиц, — окликнул я, — рад вас видеть. Будьте любезны, скажите...
Он прервал меня на середине предложения, ответив на хорватском:
— Простите, я не говорю по-немецки.
Ответ меня удивил. Потом я увидел, что стоящие за ним матросы сняли ленточки австро-венгерских кригсмарине с бескозырок и заменили их ленточкой с простой надписью белой краской: Югославия. Я справился с удивлением и ответил на хорватском:
— Понятно. А можно поинтересоваться, при каких обстоятельствах фрегаттенлейтенант Антон Броквиц фон Подгора забыл немецкий?
Тот снисходительно улыбнулся.
— Не знаю такого. Я — капитан югославского военно-морского флота Анте Брковец. Но ближе к делу, лейтенант. Предлагаю передать вашу субмарину в подчинение Южно-славянскому национальному совету в Агр... простите, в Загребе. Полагаю, вы видели уведомление.
Я подтвердил — да, видел, и в конце концов согласился передать U26 и южно-славянских членов экипажа в количестве шести человек в обмен на подписанную капитаном расписку, нацарапанную на обороте бланка увольнительной. Пока мы шли к лодке, Броквиц, он же Брковец, сообщил, что приказ адмирала Хорти о роспуске императорского и королевского флота издан 31 октября, но достиг Каттаро только два дня назад. Экипажи кораблей могли теперь сойти на берег в Зеленике, чтобы добраться домой, как получится.
— Между нами, — доверительно сказал он, я посоветовал бы вам и оставшимся членам экипажа убраться отсюда, пока целы. Здесь скоро высадятся французы, а поскольку мы теперь их союзники, то вряд ли сможем их остановить. Если они появятся, то просто захватят весь оставшийся австрийский личный состав в плен.
Я поблагодарил его за совет и поинтересовался, можем ли мы собрать вещи, а также попросил разрешения кратко обратиться к моему бывшему экипажу. Он согласился, и уже спустя четверть часа я стоял на боевой рубке U26 перед моряками, собравшимися на пристани с вещмешками у ног. Нас осталось всего тринадцать — пятерых больных перевели на госпитальный корабль, вместе с Фанштейном, который вызвался остаться и присмотреть за ними. Я намеревался говорить коротко — я никогда не считал себя особо хорошим оратором, да и время поджимало.
