Аз Бога ведаю! - страница 166
– Се не холопы, бог, а суть казаки – воинство твое! Принявшим сей обет потребно ли вершить дела холопские? Насаду строить, гнать смолу, рубить дрова? Им лишь играть на тризном ратище и пить вино…
– Добро, расстанешься с душою не в шатре походном – в опочивальне терема, во стольном граде, – решили небеса. – Там-то есть холопы! Иль ты всю Русь венчал своим разбойным Казом?
– В сем граде холопов и рабов довольно, – согласился князь. – На то он стольный… Но там же правит мать! Как старшей рода, ей надлежит распоряжаться на тризном пире. Но по пути какому она пошлет меня? Тебе известно: моя мать отринула богов и приняла иную веру – христианство. По их обычаю меня зароют в землю, чтоб ели черви… Так лучше уж на дно!
– Есть старшая жена! От коей сын!
– Помилуй, Род, но мать жива! Потерпит ли она жену хозяйкой тризнища? Иль женщин ты не знаешь?
– Морока мне с тобой, – смутились небеса. – Ужели некому ко мне отправить?
– Выходит, так, – князь очи к солнцу поднял. – А посему пусти назад, на землю!
– Назад?.. Но ведаешь ли ты, где ныне пребываешь? Что за дорога под тобою?
– Меж небом и землей, судебный путь…
– Отсюда сходит вниз лишь тело хладное…
– Но ведь была Креслава!
– Та, что бежала с корабля?.. Была. Да то жена, чей материнский рок мне не подвластен, – Владыка Род печален стал и одновременно горд. – Есть в мире то, чем не владеют боги. Волчица кормит молоком чад человеческих, а человек – волчат… След бы прервать сие и утвердить порядок, но грустно созерцать и душу отнимать у гибнущих детей, будь то людской детеныш или звериный… Пусть материнство остается чуть-чуть сильнее промыслов моих, чтоб не пресекся вольный род живых существ. Рабов и так довольно… Но ты мужская половина, ты воплощенье разума, то бишь меня, а не стихии, и я над вами властвую всецело. Ты сын мой, и должно тебе быть не в Земле Сияющей Власти, не между небом и землей, а под моей десницей. И не избегнуть моей воли! Готовься, Святослав!
– Постой, отец! – князь руки поднял. – Но мы же сговорились: без распрей и обид не проводить меня в Последний Путь, не справить тризны! Ты хочешь учинить раздор? Его и так довольно! И предстоит еще борьба за власть, за княжий трон после моей кончины…
– Чтоб ты на свет явился, я Рожаниц послал. Теперь не смерть пошлю – Перуна. Пусть молнию метнет без грома, чтобы никто не слышал, испепелит тебя, и всей же час ты одолеешь путь без огненных ветрил.
– На сем пути, где я стою теперь, бессилен громовержец, тебе придется отпустить меня на землю.
– Отпущу… Но едва ее ногой коснешься – ударит молния.
Князь светоносный вдруг блеснул очами.
– Уйду я от Перуна! Пусть мечет молнии!
– Ослух своевольный! Да знаешь ты, что станет, коль уйдешь от моего суда? – огнем дохнули небеса. – На смерть какую обречешь себя? Мой Каз суровый: лишу пути назад!
– И убоялся б гнева, Род, и покорился, – князь тяжело вздохнул. – Будь я твой раб, и шагу бы ступить не смел по собственной охоте. Но ты же сам даровал мне волю! Сам на сию стезю поставил, предначертал судьбу, а ныне ждешь смирения? Так знай: я не смирюсь!
– Не забывай, ты смертный! И суть твоя – лишь плоть моя, а дух земной!
– Се верно, отче, я лишь плоть твоя, – он будто б покорился. – Но к сей плоти привязан груз – вот этот черный камень! Вода его источит… И ежели песчинка… Все повторится вновь!.. Вернется на круги своя… Ужель мой труд напрасен?
– Не слышу, что бормочешь?
– Верни на землю!
– Ну что ж, ступай!.. Эй, громовержец? Срази-ка гордеца. Он нужен мне на небесах, а тут я спеси поубавлю…
И зыбкий путь, ведущий в никуда, подобно радуге, прогнулся, достал земли возле шатра и так стоял, покуда князь не опустился на хлябь земную. В тот же миг стрела беззвучная, скользнув с небес, ударила в шатер. Он вспыхнул вмиг и, пламенем объятый, вздулся, ровно парус; огромный шар огня минуту повисел над степью и, оттолкнувшись мягко, поднялся к звездам.
А воинство священное, поодаль стоя, глядело в небо.
– Наш княже полетел…
Однако сыновья, вскочивши на коней, примчались к месту, где был шатер: наследство взять, как наказал отец, и прах прибрать, упрятать под курган все, что осталось…
И что позрели? Под звездным небом на потнике – своей постели с седлом вместо подушки – спал Святослав, а рядом с ним – копье железное, в землю вонзенное, и древко глядит в зенит…
Перун с небес взирал и видел круг на земле, отмеченный ожогом. И в круге том – неуязвимый князь…
– Ужо вот я тебя!
Стрела другая – столб огненный! – сорвавшись вниз, ударила в землю! Содрогнулась земля, поникли травы и дымный столп восстал, однако молния вновь не достала князя – в песок ушла, как жарким днем уходит короткий летний дождь…
Взъярился громовержец! И забыв наказ, загрохотал с небес:
– Отец твой стар! С ним можешь и потягаться, и поспорить! Но не спорь со мной и не играй с огнем!
И не одна стрела, но туча стрел посыпалась из неба ясного на землю, раскаты не смолкали; от блеска молний стало светло, как днем, метались и храпели кони, сбиваясь в табуны с волками. Все живое пряталось по норам и приходило в ужас – страшен гнев Перуна!
Три дня в степи гроза гремела, и когда, всю ярость выметав, унялся громовержец, встал Святослав и потянулся:
– Как долго спал!..
Хотел взять меч, ан нет меча, сотлел от молний дар Валдая. Хотел поднять копье, но и его не стало: сгорело от грозы железо, от навершения до древка, огонь небесный отводя.
Лишь путеводная звезда Фарро над головой сияла…
– Довольно и сего!
Он взял Свенальдову дружину под свое начало и так сказал:
