Колодец в небо - страница 109
– Тотачка! Тотачка Ира!
Снизу, со стороны Сандунов несется запыхавшийся калмычонок Вилли.
– Тотачка, я удрал!
Малыш бежит за повозкой, тянет ручонки:
– И я! И я с тобой!
Бричка ползет в гору, малыш из последних силенок бежит, силится ее догнать.
– Куда ж со мной, малыш?! Куда?! Кто же даст лишенке тебя усыновить!
Калмычонок не слышит, а все бежит. Падает, сбивая коленки, вскакивает и, не замечая разбитых коленей, снова бежит:
– Забери меня с собой! Тотачка, забери! За ради Христа забери! – кричит одетый в серую казенную рубаху узкоглазенький мальчик, которому его партийная мама так долго твердила, что бога не существует.
И сил держаться больше нет. Душат невыплаканные ночью слезы. Горло перехватил спазм, и я не могу даже крикнуть вознице, чтобы остановился, лишь судорожно машу рукой.
Но пустоглазый усатый возница и сам уже останавливает лошаденку:
– Э, проклятущая, стой! Стой, те грят! Стой! То не разгонишь тибе, а то ни тпррру!
Мальчонка догоняет повозку и, пачкая меня слезами и соплями, вжимается в мою свисающую с брички ногу.
– Тотачка Ира! Тотачка! Тотачка! Мама! Мама! Ма…
Повозка с Ириной и калмычонком, взобравшись по крутому Звонарскому переулку вверх, сворачивает по Рождественке направо и исчезает из виду. Проходит минута, другая, третья… И тогда со стороны Неглинки появлятся тот, кого она так обреченно ждала всю ночь и все утро.
Но в переулке уже пусто. Ни бричек, ни зевак. Лишь провожавший Ирину пролетарский поэт Мефодьев Иван стоит у порога дома с конвертом в руке.
Запыхавшийся профессор подбегает к Ирининому дому, хочет проскочить в ворота, чтобы зайти с некогда черного, а теперь единственно открытого хода и бежать на ее этаж. Но, заметив глядящего в даль поэта, останавливается рядом.
И понимает, что опоздал.
– Не знал… – только и выговаривает профессор. – Лишь нынче на кафедре сказали, что записка для меня была еще вчера…
Теперь, как и пролетарский поэт, N.N. стоит и смотрит куда-то в никуда.
Снова начинает накрапывать дождь. Пролетарский поэт Мефодьев Иван еще несколько минут стоит не шевелясь. Потом протягивает N.N. конверт, что дала ему Ирина. И уходит.
N.N. остается в пустом переулке один.
Открывает конверт.
Достает из него колдовскую камею.
И все.
Больше в конверте нет ничего.
Только надпись синим карандашом поверх конверта: «Жизнь, она долгая-долгая. И в ней возможно все…»
28. Пролог. Сейчас.
(Женька. Сейчас)
Затея моя проваливалась на глазах. Трещала по всем швам. А тут еще звонок мобильника раздался, как всегда, не вовремя. Мне только стало казаться, что Лешку хоть что-то в нашем разговоре заинтересовало, и он вот-вот перестанет взирать на мир с каменным выражением лица, а поймет, что ему просто необходимо и дальше общаться с Ланой, которую я экстренно вызвала для психологической реабилитации отпущенного из тюрьмы прошлогоднего олигарха, как мерзкое пиликанье все перебило.
– Да, – почти рявкнула я, нажав на зеленую кнопочку «Yes», и услышала противное дыхание, которое в последние дни повторялось все чаще. Определитель номера в этих случаях обреченно сообщал, что «номер закрыт». Какой-то гад антиопределитель поставил и давай мне названивать.
– Ну что вы молчите? – как можно вежливее спросила я, едва сдержавшись, чтобы не добавить детскую фразочку: «Вы хотя бы мяукнули», какой в детстве развлекался Димка. Но в ту пору исключительно стационарных телефонов и определителей номера еще не водилось, кажется. Или уже водились? За последние пятнадцать лет столько всего случилось, что я стала путать периодизацию, когда что было. Что случалось со мной в школе, помню, в первые семейные годы с Никитой – помню. А после Никитиного отъезда в Америку в начале девяностых все путается.
– Не родишь ты своего выродка! – зашипел незнакомый женский голос в трубке. – И не надейся!
И тут я взвилась!
– Эй ты, Лиля, или как тебя там! Ты своими угрозами меня уже достала, поняла?!
Что-то в моей реакции шантажистку удивило. Она помолчала, потом каким-то менее зловещим голосом пробормотала:
– Ошибаешься. Это не Лиля.
– Лиля – не Лиля, какая разница, если ты по ее просьбе звонишь. Что-нибудь поумнее придумали бы, чем этот ваш телефонный терроризм. Дважды в одну реку не вступают… Вы мне по мейлу с вашего адресочка ne-bud-duroi @ne-bud-duroi.ru ничего еще не послали? Жаль! Сохранила бы для коллекции, вкупе с прошлогодними вашими угрозами. Уроды!
Последнее определение позволила себе, уже нажав на красную кнопочку отбоя. Достали! На моем сроке беременности срываться, конечно, не пристало. Лишние нервы ребенку ни к чему. Но ведь действительно, достали.
– Снова Кураева? – спросил Лешка чуть более заинтересованно, чем задавал все предыдущие вопросы.
– Похоже. Летняя гонка за счетом диктаторши тоже начиналось со звонка. Тогда меня пугали – не будь дурой, отдай все сама.
– А теперь?
– Теперь угрожают, что «выродка своего не рожу».
– Уроды! – по-женски прочувствованно согласилась Лана. – Надо бы тебя положить в Маринкин центр, но у них там как назло мойка началась.
Гинекологиню Марину сосватала мне прошлой осенью именно Лана: «Роды после сорока, как ни крути – риск. Нужен хороший контроль, все анализы. Береженого Бог бережет». С тех пор Ланкина подруга и пасла мой растущий живот, проверяя, потребляю ли я витамины и не пью ли много жидкости.
– С твоими почками и хроническим пиелонефритом в анамнезе – начнешь отекать, и мы не сможем справиться. И повезут тебя рожать не к нам, а в профильный роддом с урологическим уклоном. Там уж я буду бессильна.
