От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания - страница 150
Офицеры и солдаты местного гарнизона держали себя пристойно и почти все отдавали мне честь. Очевидно, Георгиевские кресты все еще импонировали.
Как только выяснилось, что мне не предстоит никакого дела, я поспешил съездить в Москву, где у меня были близкие друзья и много старых моих сослуживцев.
В Москве последствия новых порядков сказывались уже гораздо сильнее. Не только все вздорожало, но уже были очереди на хлеб и выдавали всего по полфунта в день на человека. Трамваи переполнены настолько, что попасть в них можно было только в виде исключения. Извозчики были мало доступны, и приходилось огромные московские расстояния проходить пешком.
Навещая своих друзей, я в то же время пытался устроиться в будущем на частную службу, но это сразу мне не удалось и, прожив несколько дней, я выехал к своим в Симферополь.
Но и там не мог спокойно жить, волновали вести, доходившие из армии и, прожив дома недели две, поспешил вернуться в Киев. Когда же произошел прорыв Рижского фронта, я был не в силах удержаться и, несмотря на всю бесцеремонность моего снятия с командования, решил предложить свои услуги и написал о том письма Верховному главнокомандующему генералу Корнилову и военному министру Керенскому.
От Лавра Георгиевича Корнилова, затеявшего тогда свое движение на Петроград, ответа так и не получил. От Керенского получил письмо, в котором говорилось, что Временное правительство высоко ценит мои заслуги и боевой опыт, но по обстоятельствам времени лишено возможности ими воспользоваться.
Тогда я подал рапорт об увольнении в отставку и получил ответ: «Ввиду заслуг увольнению не подлежит, предназначен в Александровский комитет о раненых». Не получая ни содержания, ни пенсии, я, оставив свой адрес в штабе округа, выехал в Симферополь, где и жил как бы частным лицом.
В Симферополе я оставался до весны 1918 года, пережил в нем первых большевиков и германскую оккупацию.
Большевики заняли Симферополь 13 января 1918 года, обстреляли наш дом из пулемета, уверяя, будто из него по ним стреляли. Комиссар, вошедший в квартиру, обыска не делал, отобрал лишь шашку, висевшую в передней, и два револьвера и выдал в том расписку, но без подписи.
Несмотря на совершенные ими зверства: в ночь с 13 на 14 января ими были убиты до ста офицеров и затем в ночь с 11 на 12 февраля свыше двухсот, – ни генерал-лейтенанта Лихачева, ни меня они не тронули, не обыскивали и даже никого к нам не поставили в квартиры. Когда же ими были опечатаны все сейфы, в том числе и наш, в котором лежали пожалованные мне в 1916 году Бриллиантовые знаки Св. Александра Невского с мечами, я написал письмо председателю совета рабочих и солдатских депутатов, в котором объяснил, что эти Знаки нельзя рассматривать как простые драгоценности, что они пожалованы как боевая награда за завоевание Карпат, и просил мне их выдать. В ответ получил от председателя – что совет постановил в моей просьбе отказать. Мы уже думали, что знаки, очевидно, пропали для нас, но впоследствии оказалось, что при уходе большевиков они остались нетронутыми в сейфе.
На четвертой неделе Великого поста мы говели одновременно с Лихачевыми. В четверг пришли ко мне две молодые барышни и, войдя в кабинет, заявили:
– Мы пришли вас предупредить, чтобы вы и генерал Лихачев скорей уезжали отсюда. Мы сейчас с заседания рабочих, на котором был поднят вопрос о необходимости убить вас и Лихачева и, когда некоторые стали за вас заступаться, другие возражали – вот еще мы стольких убили молодых и вдруг остановимся убить двух стариков. Вам обоим необходимо бежать.
Я посмотрел на них, обе говорили серьезно, тем не менее я им ответил:
– Мы оба говеем и никуда не уедем. Конечно, я сейчас же сообщу Лихачеву, но уверен. что он ответит тоже самое. Прошу вас только ничего не говорить моим жене и дочери, чтобы преждевременно не напугать их и дать им спокойно отговеть. А там что будет. Во всяком случае, благодарю вас за участие и еще раз прошу этого не разглашать.
Лихачев отнесся к сообщенному совершенно также. Мы не только благополучно отговели и причастились, но оба здравствуем и по сей день.
Германцы вступили в Симферополь 8 апреля 1918 года, в самый день Светлого Христова Воскресенья. Стало спокойнее жить, особенно по ночам. Но присутствие их на нашей территории, образцовый порядок, царивший первое время в их войсках, еще больнее давал чувствовать всю глубину нашего развала. Бывало, сидишь в своем кабинете и слышишь, как проходят роты, отпечатывая ногой, но не Литовские роты, как прежде, а чужеземные, и сердце щемило, и слезы навертывались от сознания своего бессилия.
В течение 1918 года мне пришлось дважды проехать по Совдепии: в начале года в Москву и в октябре – в Киев, хотя подобные путешествия в то время были не только очень трудны, но для нашего брата и не безопасны, так как все зависело от произвола милиционеров, являвшихся проверять документы. Но отказать в приезде было нельзя, и я оба раза ездил в штатском пальто, но со своим подлинным документом, явленном в Симферополе у советских властей.
В Москве останавливался в Национальной гостинице. Не успел расположиться в номере, как ко мне вошел комиссар – в солдатской форме, но, несомненно, из интеллигентной семьи и воспитанный. Войдя, он просил меня сказать откровенно, зачем я приехал, сколько пробуду и есть ли у меня с собой оружие? Я также просто ему ответил:
– Я приехал исключительно по своим частным делам и повидать своих старых друзей, пробуду не более двух недель, оружия не имею и, хотя вы меня здесь в номере видите в форме, на улицу я выхожу вот в этом штатском пальто (указал на вешалку). Еще предупреждаю вас, что, может быть, мне придется на три дня съездить в деревню недалеко от Серпухова. Так как вы дали себе труд зайти ко мне, то прошу вас меня научить, что нужно теперь сделать, чтобы засвидетельствовать мою подпись и подпись того лица, которому я выдам доверенность.
