От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания - страница 96
– Будьте покойны, дрова прибудут в срок.
И в самом деле, он выполнил свои обязательства и подвез нам в срок все три тысячи кубов.
Прибыв однажды с докладом к генералу Линевичу и, приглашенный им к обеду, я случайно оказался присутствующим при докладе начальника Полевого инженерного управления и слышал, как он докладывал о невозможности подвоза дров с Восточных ветвей. Когда доклад был кончен, я подошел к главнокомандующему и попросил разрешения доложить по поводу дровяного вопроса, рассказал о заключенном нами подряде, о настоянии подрядчика иметь разрешение на один вагон в день для подвозки дров именно с Восточных Ветвей, и что подряд уже почти выполнен. Назвал и подрядчика. Начальник инженеров стал отрицать возможность такого факта; я только ответил:
– Приезжайте к нам, и мы покажем вам дрова.
Так прожили мы до конца года, прожили Рождество и встретили Новый год 1906-й. Настроение было нелегкое. Почтовые сношения с Европейской Россией уже давно прервались, мер против этого принято не было, и мы продолжали оставаться без писем. Отправляемые на родину запасные по дороге бесчинствовали, везде находили водку, напивались и разносили станции. Были даже случаи насилий над офицерами.
Наконец, решили обуздать железные дороги. Наведение порядка по линии с запада на восток было возложено на генерал-лейтенанта барона Меллера-Закомельского, а от Харбина на запад – на генерал-лейтенанта Ренненкампфа. Обоим были предоставлены чрезвычайные полномочия, и так как оба шли во главе предоставленных в их распоряжение отрядов, то порядок быстро всюду восстанавливался и движение упорядочивалось. Застигнутые в пути буйствовавшие эшелоны были отцепляемы, тут же на месте поголовно наказаны и дальше уже следовали в полном порядке.
Отъезжая в эту командировку, генерал-лейтенант Ренненкампф сдал командование корпусом, и приказом главнокомандующего я был допущен к командованию 8-м Сибирским корпусом. В командование корпусом вступил немедленно, но с родной дивизией решил не расставаться до конца и временное командование ею оставил за собой.
В феврале последовало распоряжение об отправлении из дивизии всех срочно-служащих в 54-ю резервную бригаду. Туда же направить и тех офицеров, которые при мобилизации были назначены в дивизию из состава 54-й резервной бригады. Прощаясь с этими офицерами, я обратился к капитану Шуструйскому:
– По закону вы имеете право на четырехмесячный отпуск с сохранением содержания, угодно ли вам им воспользоваться?
– Нет, Ваше превосходительство, я так здоров, что лучше воспользуюсь им летом.
В течение февраля месяца 1906 года командующий 1-й армией генерал-адъютант Куропаткин дважды собирал командиров корпусов на совещание, спрашивал о настроении в войсках, особенно среди офицеров и зауряд-прапорщиков. Все сетовали на пагубное влияние, оказываемое на всех, посещающих Харбин, что офицеры там не только прокучиваются, но и заражаются вредными идеями. Зауряд-же прапорщики не только пьянствуют там, но, скупая вина по дешевым ценам в Московском и Гвардейском экономических обществах, по возвращении в свои части занимаются перепродажей этого вина по высоким ценам. Я слушал с удивлением, но не возражал ни слова. И только на вопрос Куропаткина:
– Почему вы, Экк, ничего не скажете? – я заявил, что как в течение всей войны, так и по сейчас в 71-й дивизии отпуски в Харбин воспрещены. За всем необходимым для частей и для офицеров командируются специальные лица, которые закупают все, что необходимо частям, и все, что заказывается отдельными лицами. Офицерские столовые очень хорошо оборудованы; зауряд-прапорщики имеют вход в собрание. Все, начиная с меня, подают им руку и обращаются с ними как с офицерами. Живем мы в полном довольствии. Если бы кто из зауряд-прапорщиков был уличен в неблаговидной продаже вина или в чем-нибудь подобном, то был бы немедленно лишен звания зауряд-прапорщика.
После второго совещания, когда мы пошли к обеду, генерал-адъютант Куропаткин, отозвав меня в сторону, сказал:
– Сегодня мы с вами не пойдем в общую столовую, а пообедаем отдельно, мне нужно вами поговорить, – и провел меня в свой рабочий кабинет, где был накрыт стол на два прибора, и мы сели обедать. Алексей Николаевич всегда был радушным хозяином, и в этот раз угостил меня прекрасным вином и сладостями, присланными ему графиней Карловой.
Если бы не его записки, в которых он вылил столько обвинений на офицеров, да и на нас всех, никогда не привел бы нашей беседы в этот день; но она так характерна для него и он был так уверен, что этой беседой как бы оказывает особую честь, что решил превозмочь свое чувство и привожу беседу дословно:
– Я позвал сегодня вас сюда, чтобы высказать вам, что мы очень перед вами виноваты. Мы забыли про вас, а вы со свойственной вам деликатностью не напомнили о себе, не подали даже рапорта.
Я был неприятно поражен таким откровением, цинизм ли это или наивность, не знаю, но ответил только:
– После Ляояна вы мне доверили охрану армии и, на словах по крайней мере, вы мне доверяли вполне. Присылкой Ренненкампфа без всякого предупреждения меня вы только парализовали мою деятельность. Хорошо, что Ренненкампф мне не мешал работать и сам лишь доносил. Бои под Мадзяндзянью – и 71-ю дивизию вы восхвалили, отдали о них специальный приказ, в котором превознесли Ренненкампфа, а мою фамилию забыли даже упомянуть. Вы меня упрекаете, что я не подал рапорта о награждении меня орденом Св. Георгия. Никогда и не подам. Да и зачем его подать, когда не только вы, но и вся армия знает, что сделала 71-я дивизия с 31 января по 22 февраля 1905 года.
