Труды по истории Москвы - страница 249
Наступил год моего обучения. Меня в восемь лет от роду отдали учиться в городское училище на Миусской площади. Ходить от Нового Пимена в училище было недалеко, но надо было рано вставать, и я вставал со скандалом, заявляя словами недоросля: «Не хочу учиться, а хочу жениться». Наконец мама выталкивала меня на лестницу и бросала вдогонку узелок с книгами. Незадачливый ученик (по рассказам мамы) медленно плелся по двору, выбирая для шествия в храм науки грязные лужи. В училище занятия продолжались недолго, а в перерыве давали по куску хорошего ржаного хлеба с солью.
Обычно мама давала на завтрак пятачок со строгим наказом не есть мороженого, а в особенности не пить кваса и не есть моченых дуль (груш) как опасной пищи для желудка. Такой квас в стеклянных кувшинах и вынутые из него дули аппетитно возвышались на лотках, поставленных на козлы. Мамин пятачок и шел неукоснительно на это запрещенное лакомство. И никто не болел, вопреки маминым страхам. Мама считала, что зловредные продавцы делают квас из сырой воды, забывая о том, что квас делают из груш, прокипятив их для навара в чугунах.
Я принадлежал к разряду «тихих мальчиков», готовых на всякое баловство. Поэтому и попадал в разные истории. То меня искусает цепная собака и навсегда вселит опаску по отношению к собачьему племени, то я провалюсь в замерзший пруд (у Трифона в Напрудном) и пр. В баловстве я проявлял и некоторую изобретательность. Так, мама оставляла меня иногда одного сторожить квартиру. Бывало скучно, и я придумывал себе занятие. Любимым папиным предметом был аквариум, и вдруг золотые рыбки стали дохнуть. Поставили приборчик для нагнетания воздуха в воду. Рыбы, тем не менее, дохнут и дохнут. Причину обозначили мои мокрые рукава. Я ловил рыбу рукой и опять пускал ее в воду, что, очевидно, золотым рыбкам не нравилось, но мне нравилось очень.
Одевались мы, ребята, по одному и тому же образцу. До поступления в среднее учебное заведение наш наряд состоял из коротких штанишек, засунутых в невысокие детские сапожки. Рубашка—косоворотка довершала одеяние. Не говорю о пальтишках осенью и зимою. Рубашка обычно была длинной и подпоясывалась пояском. Впрочем, на одежду маленьких детей внимания обращалось мало. Она перешивалась и от старшего переходила к младшему. В самом выгодном положении находились старший Коля и младший Борис. Парадный костюм Бори, о котором я уже говорил, казался мне одеянием принца, а Боричка с его черными глазами казался мне настоящим принцем.
Одежду покупали или делали «на рост». Поэтому, когда она была новой, то казалась нескладной, а когда становилась складной, то уже была старой. Папа выбирал материи по их носкости. Когда брат Володя поступил в промышленное училище, ему понадобилась форма. Папа с Володей отправились в магазин готового платья, принадлежавший Мандлю, и вернулись обратно с триумфом. На второй этаж, где мы жили, с победным видом шел папа, а за ним взбирался Володя, причем падал на каждой ступеньке: полы новой шинели непомерно длинные. На каждой ступеньке подвертывались ноги, и бедный мальчик с трудом совершал свое восхождение в науку. На следующий день мама ездила менять шинель и совершила это с успехом.
МОСКВА И ПОДМОСКОВЬЕ
Теперь уже даже трудно представить себе, что представляла собой Москва и окружающие ее местности в начале нашего века, когда я был еще ребенком.
Прежде всего, Москва была гораздо менее населенной, чем в настоящее время. В ней жило не больше одного миллиона человек. Москву того времени петербуржцы насмешливо называли «большой деревней». Немногие высокие дома, там и здесь стоявшие на московских улицах, чередовались с двухэтажными и одноэтажными деревянными домиками. Даже на больших улицах тогдашнего московского центра, вмещавшегося в Садовое кольцо, тянулись длинные деревянные заборы.
Цепь бульваров по линии кольца «А» и кольца «Б» окружала Москву как бы двойным кольцом. Особенно хороши были бульвары на Садовом кольце, безжалостно и довольно бессмысленно уничтоженные в свое время, как рассказывают, по настоянию Кагановича, одного из гонителей московской старины. Каганович предлагал даже сломать Василия Блаженного и взорвал Сухареву башню как раз в ту ночь, когда от Сталина было получено распоряжение оставить ее в сохранности как памятник старины. Так, по крайней мере, рассказывают старожилы, и так говорил покойный академик Игорь Эммануилович Грабарь, великий ревнитель драгоценных памятников старины, очень много сделавший для их охраны.
… Улицы были замощены крупным булыжником, ездить по которому в пролетках являлось настоящей мукой, потому что извозщичьи пролетки, так назывались экипажи типа колясок, безжалостно прыгали на камнях. Тротуары тоже желали лучшего. Что касается таких усовершенствований, как асфальтовые мостовые, то они были редкостью.
Зато Москва отличалась другими удобствами – громадным количеством садов, расположенных особенно за первым кольцом бульваров. К домам примыкали большие сады, тенистые, как парки, иногда фруктовые. Особенно их было много в Таганке, где жили широко и где помещались за таинственными высокими заборами старообрядческие общины, доступ куда был практически невозможен для непосвященных людей.
Окраинами города на севере считались Ходынское поле и Петровский парк. За Ходынским полем, печально прославившимся ходынской катастрофой при коронации Николая II, тогда тянулись луга и огороды.
Петровский парк был гораздо больше, чем те остатки, которые от него сохранились до нашего времени. В Петровском парке стояли фешенебельные дачи. В них жили летом богатые люди. Еще дальше находилась Всехсвятская роща, от которой остались теперь лишь остатки в так называемом Соколе, северной окраине Москвы, да стоит церковь XVIII века.
