Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса» - страница 35
Маршрут первоначально пролегал через Варшаву и знаменитую московскую пересыльную тюрьму Бутырки, где ему удалось увидеть посетивших его родных братьев Владислава и Игнатия. Здесь он участвовал в манифестации политических заключенных в знак солидарности с отправляемой в Сибирь очередной партией ссыльных. За участие в этой манифестации Феликс Дзержинский был лишен свиданий и переписки с родными сроком на один месяц. Поэтому встреча с братьями оказалась единственной.
Затем последовал путь до Самары, а после нее утомительные десять суток без остановок и отдыха до Красноярска и Иркутска. В начале марта он уже был в селе Александровское, что располагалось в 76 километрах северо-западнее Иркутска. Здесь находилась знаменитая Александровская центральная пересыльная тюрьма — Александровский централ. Этой тюрьме уже тогда была посвящена знаменитая песня «Далеко в стране Иркутской», написанная в конце XIX в.:
Далеко в стране Иркутской
Между скал и крутых гор,
Обнесен стеной высокой
Чисто выметенный двор.
На переднем на фасаде
Большая вывеска висит,
А на ней орел двуглавый
Позолоченный блестит.
По дороге тройка мчалась,
Ехал барин молодой,
Поравнявшись с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой».
«Ты скажи-ка, подметала,
Что за дом такой стоит?
Кто хозяин тому дому?
Как фамилия гласит?»
«Это парень, дом казенный,
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Сам Романов Николай.
Здесь народ тиранят, мучат
И покою не дают.
В карцер темный замыкают
На кобылину кладут.
Впоследствии текст этой песни будет неоднократно меняться, сотнями вариантов пересказывая судьбы заключенных ХХ века, но именно этот вариант классический.
Длительные переезды, особенно от Самары, расшатали здоровье Феликса Дзержинского: у него вновь появилась одышка. «К счастью, — как писал он в письме сестре Алдоне, — наступили теперь теплые, солнечные, весенние дни, и воздух здесь горный и сухой — здоровый для слабых легких».
Положение перемещаемых по этапу лиц в Александровском централе, в отличие от отбывающих здесь наказание уголовников, было традиционно вольным. Они не работали в тюремных мастерских, свободно перемещались по тюрьме, выходили с конвойным для покупок в сельский магазин, чинили одежду, ходили сразу по приходу в тюрьму в баню, занимались различными своими делами перед отправкой по этапу. Эта была практика, как отчасти введенная прежним начальником тюрьмы Александром Петровичем Сипягиным и продолженная его приемником поляком И. И. Лятоскевичем, так и общая практика сибирских пересыльных тюрем. Административные ссыльные не приравнивались в тюрьмах к заключенным подследственным или к ссыльнопоселенцам, считаясь «полусвободными». Однако своей степенью «либерализма» Александровский централ действительно выделялся на фоне других тюрем. В конце XIX века в Александровском централе даже существовал театр из актеров-заключенных, не говоря уже о хорошей библиотеке и других благах. На известного исследователя тюрем рубежа XIX–XX веков Д. А. Дриля эта тюрьма произвела самое отрадное впечатление. «Начальство тюрьмы, — писал он, — стремится воздействовать на арестантов не с точки зрения наказания, а с точки зрения поощрения».
Эти послабления арестантам отмечал и Дзержинский в своих письмах к Альдоне. «Весь день камеры наши открыты, и мы можем гулять по сравнительно большому двору, рядом — отгороженная забором женская тюрьма. У нас есть книги, и мы читаем немного, но больше разговариваем и шутим, подменяя настоящую жизнь пародией на нее — забавой… тюрьма меня не очень раздражает, так как стражника я вижу только один раз в день, и весь день я среди товарищей на свежем воздухе».
Но в апреле 1902 г. ситуация с положением этапников из числа политических в Александровском централе резко изменилась, практически они были приравнены к отбывающим здесь наказание уголовным заключенным. Возможно, что причина этого крылась в громком апрельском событии, потрясшем Санкт-Петербург и всю Россию — в убийстве 2 (15 апреля) 1902 г. министра внутренних дел России Дмитрия Сергеевича Сипягина эсером Степаном Балмашовым. Отметим, что прежний начальник тюрьмы был хоть и дальним, но все-таки родственником убитого министра. Впрочем, имеются свидетельства, что сами заключенные, в отличие от администрации, узнали об этом событии намного позднее.
Между тем, в конце апреля, после вскрытия Ангары, в Александровскую тюрьму прибыла еще одна партия политических ссыльных. Теперь в тюрьме, кроме Дзержинского, были И. Г. Церетели, А. А. Ховрин, И. А. Будилович, М. С. Урицкий, М. Д. Сладкопевцев, Н. А. Скрипник, В. Ф. Ашмарин, М. И. Швейцер, Л. И. Зильберберг, И. С. Урысон, И. Х. Лалаянц, М. Б. Вольфсон, Г. И. Чулков и многие другие известные в будущем революционеры, общим количеством около 50 человек.
Отметим, что большинство из них были двадцатилетними, полными энергии, юношами. «И мы, и наши тюремщики чувствовали, что должно что-то произойти здесь, за этими высокими палями, что невозможно собрать столько буйной молодежи и запереть эту взволнованную толпу, как стадо мирных животных, в хлеву. Эта страстная толпа должна была опрокинуть рогатки, нарушить порядок», — вспоминал Г. И. Чулков.
Важным моментом, вызывавшим возмущение среди этапников, помимо ухудшенных условий заключения, было также затягивание вопроса с отправкой их к месту ее отбытия. «Нам не давали точных сведений, куда нас везут. Якутская область, как известно, велика — по площади она равна, примерно, двум третям Европы, и не малая разница — попасть в Олекминск или в Якутск, или в Верхоянск, или в Колымск. Город от города — на тысячи верст. У нас были самые фантастические представления об условиях тамошней жизни. То распространится по камерам слух, что придется сидеть в темноте — нет в Якутске свечей; то будто бы нет там мыла или еще чего-нибудь. И мы, в панике, покупаем по пяти кусков мыла или несколько фунтов свечей — мы, которых отправляют туда на несколько лет. Вероятно, мы все тогда были отчасти лишены здравого смысла», — вспоминал Чулков.
