Грани русского раскола - страница 75

Хотя взгляд на рабочее движение со стороны непосредственно революционных сил тоже весьма характерен. К примеру, ветеран революции М. Лядов так вспоминал о забастовках на фабриках г. Егорьевска (ныне Московская область) и о своей роли в их организации:

«Мы поздно узнали об этом бунте и проявить свое руководство не могли. Но решили широко осветить эту забастовку в листовках, а главное – указать и объяснить, как следует бороться».

М. Лядов рассказывает также о посещениях фабрик братьев Лыжиных и Гучковых, о своих знакомствах и разговорах со староверами, под влиянием которых он начал изучать историю раскола. При внимательном просмотре литературы можно выявить немалое количество подобных свидетельств. Общий смысл просматривается здесь определенно: не революционно-демократические силы всевозможных оттенков явились двигателем рабочего движения 80—90-х годах XIX века, а мощный протест, исходящий из глубин народных масс. И протест этот проявился, прежде всего, в старообрядческих регионах, где люди сильнее прочувствовали всю прелесть отношений, к которым так стремились их братья по вере, прекрасно вжившиеся в роль реальных владельцев. Трансформация социально ориентированного хозяйства в чисто капиталистическую экономику проходила здесь намного болезненнее, чем в среде православных никониан. Поэтому именно в промышленном центре России, этом крупнейшем анклаве раскола, власти впервые столкнулись не с отдельными проявлениями недовольства, а с новым системным вызовом – массовым рабочим движением.

Характерно, что эта волна стачек была направлена против владельцев предприятий, которые в глазах работников выглядели подлинными кровопийцами. Обуздание хозяев рабочие связывали с апелляцией к верховной власти, что явилось отличительной чертой рабочего движения в целом по России. Наглядным примером служит крупная стачка 1896 года в Петербурге. В мае состоялась коронация Николая II, и хозяева столичных предприятий объявили трехдневный выходной, но затем решили не оплачивать эти дни рабочим, что и послужило источником возмущения. В столице забастовало около 30 тысяч человек. Советская историография с гордостью сообщает, что стачку возглавил «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» («ленинское детище»). Его руководящая роль выразилась в распространении воззваний и листовок, сборе средств на помощь русскому рабочему классу в Европе (собрать ничего не удалось). В этом состоит анекдотичность ситуации: на оплате праздничных «коронационных» дней особенно настаивал петербургский пролетариат, считая любой другой исход оскорблением, прежде всего, по отношению... к императорской особе. Выходило, что В.И. Ленин с товарищами ратовали за выполнение требований пролетариата, возглавив борьбу за уважение к царю! Забастовки в Петербурге, вызванные конкретной причиной, ставили вопрос как об оплате вообще праздничных дней, так и о сокращении рабочего времени; завоеванные столичным пролетариатом уступки послужили примером для всего центрального региона. Петербургские события со всей наглядностью подтверждают следующий вывод об усилиях социал-демократов:

«Самое главное, чего добивались социал-демократы – овладеть рабочей массой, начать руководить ею, – не давалось партии. Рабочие и без руководительства энергично боролись с предпринимателями путем стачек; которые были подсказаны их собственным инстинктом, а потому социал-демократы продолжали играть лишь роль агитаторов, подхватывавших движение, старавшихся обострить его».

Выступления рабочих середины 80-х годов XIX века со всей остротой обозначили нужду в фабричном законодательстве. Его разработка диктовалась темпами развития российской промышленности. Правовые механизмы давали возможность хоть как-то цивилизовать трудовые отношения между хозяевами и рабочими. Собственно, уже с первой половины 1860-х годов в российской империи начали изучать различные их аспекты. Речь шла о сокращении продолжительности рабочего времени, ограничении труда малолетних, создании института фабричной инспекции и т.д. Разумеется, промышленные круги не испытывали энтузиазма от подобных начинаний, но потребность в них не могли не признать. И все-таки эти вполне обоснованные меры, инициируемые правительством, поддержали далеко не все. Перипетии и этапы становления фабричного законодательства в России хорошо известны. Однако контекст данной работы позволяет взглянуть на него несколько иначе, а именно как на сопротивление староверческой буржуазии центрального промышленного региона всем подобным нововведениям. Региональный аспект при утверждении фабричного законодательства просматривается явно. Так, будущий руководитель МВД В.К. Плеве, в середине 80-х годов XIX столетия занимавшийся рабочим вопросом, говорил о конструктивном подходе промышленников Петербурга, Лодзи, Юга, которые принимали все проекты правительства (об 10-11-часовом рабочем дне, о запрещении ночного труда, добровольности сверхурочной работы и т.д. ). И его, естественно, возмущала позиция московской буржуазии, откровенно заботившейся лишь о собственных выгодах и в штыки воспринимавшей любые инициативы в этой сфере.

Фабрикантов Центрального региона раздражала обязанность заключать договоры найма с рабочими на основе расчетной книжки, где прописывались права и ответственность рабочего, определялся его заработок, обозначались взыскания и вычеты. К примеру, на Богородско-Глуховской мануфактуре правилами внутреннего распорядка предусматривалось до 60 различных поводов к взысканиям. Председатель Московского биржевого комитета Н.А. Найденов (глашатай местной буржуазии) оправдывал широкое применение всевозможных штрафов, рассматривая их в качестве инструмента по поддержанию производственной дисциплины, а также возмещения хозяевам ущерба от труда нерадивых работников. Обструкции подвергся также институт фабричных инспекторов; деятельность этих надзирающих органов сразу стала объектом постоянных жалоб и обвинений, а их создатель Министр финансов Н.X. Бунге (с легкой руки капиталистов из Первопрестольной) был даже объявлен социалистом, разорителем русской промышленности. Московские консервативные газеты, отражавшие недовольство предпринимателей Центрального региона, постоянно держали под критическим прицелом инициативы финансового ведомства по рабочему вопросу. Они рассуждали о либеральной кабале, в которой оказалась русская индустрия, отданная на обуздание десятку профессоров и адвокатов, наделенных чуть ли не диктаторскими полномочиями. В этом духе высказывался М.Н. Катков в «Московских ведомостях», С.Ф. Шарапов в «Русском деле», Н.П. Гиляров-Платонов в «Современных известиях», Н.П. Лапин в «Русском курьере». Личным нападкам со стороны этих изданий подвергся московский фабричный инспектор И.И. Янжул.